С 1 по 16 июня в Воронеже проходит уже 9-й выпуск фестиваля, названного в честь Андрея Платонова. Спектакли по его произведениям собраны в отдельную программу: в этом году в ней встретились театры из Нью-Йорка, Кембриджа, Воронежа и Пскова. Хитом секции актуального искусства стала экспериментальная постановка крупного бельгийского кинорежиссера.
В собрании сочинений Платонова отдельный том состоит из драматических произведений, однако и кино, и театр отдают предпочтение платоновской прозе, в первую очередь, кажется, «Реке Потудань». К удивлению своему узнал, что многие весьма продвинутые люди не видели не то, что американских «Любовников Марии» Андрея Кончаловского, но и «Одинокий голос человека» Александра Сокурова (надо бы Платоновскому будущего устроить ретроспективу киноэкранизаций писателя). Зато моментально реагировали на шкаф-портал из кембриджского спектакля «Блаженство», основанного на том же тексте: похожий шкаф был в «Реке Потудань» Сергея Женовача. Среди резонансных постановок последних лет, кажется, только две – обе Михаила Бычкова в Воронежском Камерном театре – основаны на пьесах Платонова: «14 красных избушек» и «Дураки на периферии». Все прочие – «Чевенгур» Льва Додина, «Джан» Аллы Сигаловой, «Река Потудань» Женовача, «Корова» Дмитрия Крымова или опера Глеба Седельникова «Родина электричества», поставленная Михаилом Бычковым, – по прозе.
Делать обобщения о несценичности платоновских текстов для театра не рискну, просто констатирую факт.
В Платоновской программе Платоновского фестиваля-2019 четыре спектакля (увы, из-за «визовой несовместимости» с участниками слетел основанный на повести «Джан» проект «Перевод» с участием беженцев), и только один – по пьесе, «14 красных избушек» нью-йоркской театральной компании Medicine Show Theatre, существующей с начала 1970-х годов. Внушительный стаж работы американских энтузиастов театрального дела на спектакле не сказался – он выглядит трогательно наивной студенческой постановкой. Её видеозапись есть на youtube, можете сами убедиться (или оспорить мои слова).
Это, кстати, не упрёк фестивалю, включившему скромные «Избушки» в программу. Цель этой секции – представить панораму сценических версий Платонова; познакомиться с таким «детским» взглядом на горькую трагифарсовую пьесу, безусловно, интересно. Зато «Блаженство» кембриджского профессора Пола Борна и театральной компании Menagerie выглядит абсолютно по-взрослому. Подробная пьеса Фрейзера Грейса по «Реке Потудань» вылилась в почти трехчасовой спектакль, который смотрится на одном дыхании.
Это, конечно, субъективное замечание, далёкое от критической аналитики, но на него есть право: редкий платоновский спектакль отличается такой лёгкостью течения.
Из объективных достоинств болезненной love story красноармейца Никиты, вернувшегося с Гражданской в загибающуюся от голода и тифа деревеньку, и девушки Любы: грубая и зримая сценография – деревянные поддоны, структурирующие тотальный неуют жестокой послевоенной жизни, потусторонний двойник Никиты – бродяга, оставляющий на чёрном полу пепельно-белые следы, стройная драматургия, превратившая густой платоновский текст в ясный лирический action, психологически внятная актерская игра.
Разве что спины у британцев для героев слишком прямые; хотя местами Роберт Эйрд в роли Никиты неуловимо напоминает Джона Сэвиджа из фильма Кончаловского.
Важно, что на фестивале прошла мировая премьера «Блаженства»: спектакль родился из эскиза на театральной лаборатории в Кембридже, и его полная версия была сделана специально для Платоновского. Лаконичная, красивая и нежная «Афродита» Елены Невежиной в Воронежском Камерном и сюрреалистическая «Река Потудань» Сергея Чехова в Псковском драматическом театре им. А.С. Пушкина – две российские постановки в Платоновской программе.
Эстетский спектакль Чехова, совмещающий хайтек и пластический театр, наполненный эротикой и насилием, отказывающийся от прямой инсценировки и выводящий текст «за кулисы» – в титры над сценой и голоса, затушеванные шумами (радиопомехи, льющаяся вода), выглядит гораздо более зарубежным, чем более-менее реалистические спектакли из США и Великобритании.
Американский румын Иоан Арделин и англичанин Пол Борн ставят Платонова как «своего», русский Чехов – как инопланетянина, перенося действие на новый Солярис, где инспирированные текстом галлюцинации разыгрываются в призрачно-советском интерьере казенного пространства, обложенного влажным кафелем и выкрашенного в больгичный зеленый цвет.
Странный сон, навеянный чужаку революционным фантастом.
Среди показанных в первой половине Платоновского зарубежных спектаклей есть абсолютный лидер – «Холодная кровь» (Cold Blood), проект бельгийского коллектива Kiss&Cry – коллаборации кинорежиссёра Жако Ван Дормеля, его жены Мишель Анн де Мей и писателя Томаса Гунцига, сочинившего текст, русскую версию которого для Платоновского озвучил Анатолий Белый. В отличие от прошлогоднего фестиваля, открывшегося социально активным «100% Воронежем», Платоновский-2019 сосредоточился на вечном, выбрав спектакли, обсуждающие проблемы смерти и проблемы жизни.
«Холодная кровь» делает это с восхитительной фантазией и особым фламандским чёрным юмором.
Я не был большим поклонником фильмов Ван Дормеля («Восьмой день», «Господин Никто», «Новейший завет») – по причине их попсового пафоса; но на театральной сцене, располагающей к высокопарности сильнее экрана, авторский мир бельгийца выглядит убедительно. Впрочем, экран – главная часть спектакля, по сути, представляющего собой кино, создающееся вживую, на глазах у зрителей: сложные манипуляции с реквизитом фиксируются камерами и трансформируются в фильм, где актеры (а чаще – только их руки) участвуют наравне с предметами. Разумеется, это не единственный опыт подобного рода: на таком приёме построены и большинство постановок Кэти Митчелл, и гостившие на фестивале NET «Великая война» голландского коллектива Hotel Modern и «Соль земли» израильской арт-площадки Hazira, его использует Дмитрий Егоров во «Времени секонд хэнд». Но в руках кудесников Kiss&Cry театральная киносъёмка в реальном времени оборачивается чистым волшебством (как бы ни мутило нас от частого использования этого слова восторженными зрительницами).
Сентиментальность и выспренность уравновешивается черным юмором: текст Гунцига предлагает зрителю пережить семь смертей подряд, начиная «глупой», в рухнувшем самолёте, заканчивая величественной – от декомпрессии в открытом космосе. А между ними – ещё пять, незабываемых: вдохновленная слэшерами из drive-in'а «высокооктановая» смерть на мойке (когда щётки-трещотки превращают в кровавую кашу водителя, неосторожно оставившего открытой дверь автомобиля). Суицидальная смерть людоеда (или людоедки – гендерная принадлежность абстрактного героя в данном случае политкорректно не определена).
«Метеорологическая» смерть в снежном буране – «ничего себе за хлебушком сходил».
«Эротическая» смерть 75C – при попытке расстегнуть бюстгальтер соответствующего размера зубами. И не менее курьёзная в доме престарелых, когда герой, избежавший рака, инфаркта, Альцгеймера и дотянувший до преклонного возраста в относительно добром здравии, кончается от аллергии на картофельное пюре. Где смерть там, конечно, и любовь: собственно, вся «Холодная кровь» держится на проносящихся в последние минуты романтических воспоминаниях о свиданиях и прикосновениях, интимной нежности и острых приступах счастья и нежности. То есть, о том, чем отмечены лучшие дни нашей жизни.
