В Падуе царит «меркантильный матриархат», решительная Петручча укрощает злющего Катерина, а шпаги носят с юбками. Кувыркается ли Шекспир в могиле? Был ли он женщиной? Вопросы на все ответы – в очередной премьере TheatreHD «Укрощение строптивого»!
Половая чехарда в современных британских постановках Шекспира – такая же банальность, как поход в магазин или полет в космос. Именно так, бесконечно меняя «м» на «ж» и наоборот, и нужно погружать зрителя в пресловутую гендерную флюидность героев Барда, считают выпускники лондонских театральных школ по классу «режиссура». Не говоря о том, что в елизаветинском театре все эти роли играли хорошо припудренные и изрядно подрумяненные юноши, бла-бла-бла, тру-ля-ля.
На этом половотекучем поприще мы уже видели блестящие победы – Марк Райлэнс – Оливия, Максин Пик – Гамлет, Гленда Джексон – Лир – но ничего столь же фундаментального и бескомпромиссного, как «Укрощение строптивого».
Постановщиком спектакля, пользующегося большим успехом у публики и критики, выступил Джастин Одиберт – главреж лондонского детского театра Unicorn, на афишах которого можно увидеть массу завлекательных названий («Роботология», «Пчелка во мне»). И, кстати, какого пола единороги? Водятся ли они в Уорикшире? Вопросы на все ответы – в наших трансляциях, как уже было сказано. Но шутки в сторону. Хочется сразу отметить, что предлагаемые Одибертом обстоятельства, в которых бойкие матроны в метровых париках (= атрибут власти) правят свободными итальянскими городами-республиками – и выдают своих рахитичных сыновей за пассионарных фемин, сыплющих шекспировскими остротами – выглядят если не достоверно, то, как минимум, желательно.
Именно в таких обстоятельствах слегка навязшая в зубах инстаграмматура #MeToo может трактоваться, как «тоже хочу замуж».
Что, надо полагать, вполне устроит изрядный процент театральной публики.
Едем дальше. То, что мисс Петручча в бодрейшем исполнении нестареющей Клэр Прайс больше всего напоминает деятельную лесбиянку, которой строптивый Катерин нужен как рыбке зонтик, при вышеупомянутом раскладе становится как бы не важно (в конце концов, «Укрощение строптивой»... сорри, «строптивого» – комедия, а не статья в New Yorker). Как и то, что реплики, которые Вильям наш Шекспир писал для своих ренессансных пассионариев, в устах пышных актрис в кринолинах звучат чуть более комично, чем требуется (невзирая на подпирающие кринолин шпаги). Тот пустяшный факт, что архаическое словечко «shrew» вообще не бывает мужского «рода», смело выносим за скобки. Не будем ковыряться бревном в глазу: предполагаемого эффекта «Строптивый» Одиберта, вне всякого сомнения, достигает.
Абсурдизм властных игр внутри социально-половых отношений в таком фееричном виде высвечивается ярко и глобально, что и требовалось доказать.
Актерские работы тут, разумеется, играют решающую роль: та же Клэр Прайс, поведением сильно напоминающая Сюранну Джонс в «Джентльмене Джеке», куражится на пять с плюсом. Джозеф Аркли в роли «жениха не выданье» почти за ней поспевает. Откровением лично для меня стала Бьонделла в исполнении новичка труппы RSC, колясочницы Эми Тригг, которая рассекает по сцене, что Льиюс Хэмилтон, и блестяще справляется со всеми зубодробительными скороговорками (не говоря уж о том, что переодевание Бьонделло в Бьонделлу невольно отсылает к Бьондетто/Бьондетте – самопроизвольно меняющей пол демонице из «Влюбленного дьявола» Казота).
Что-то, конечно, при перемене половых окончаний теряется: например, тонкости известного обмена репликами про «knocks» и «rings». Но да ладно – это заметят только оголтелые шекспироманы. Обожаемое нон-стратфордианцами «обрамление» (в котором каверзный Лорд представляет историю «Укрощения» на суд пьяного простолюдина Кристофера Слая, попутно заставляя того поверить, что важный аристократ – это он) Одиберт, разумеется, тоже упразднил, как и большинство режиссеров, родившихся в эпоху Гамлета – Мела Гибсона. Зато бесшабашной ТЮЗовской атмосферы в его спектакле поварешкой не расхлебать, и кто его знает, не это ли имел в виду гениальный драматург, затевая все свои гендерные переполохи?
Раньше-то ко всему проще относились, а елизаветинцы вообще пуще театра любили вывезти на площадь медведя в клетке и тыкать в него острыми палками, заливаясь от хохота.
Да и разве не так должен выглядеть спектакль в театре, куда приходит много туристов, плохо говорящих по-английски? В том же городе, откуда транслируют «Строптивого», при Елизавете (Первой еще) жил некий Уильям Шакспер. Этот своим детям так и вовсе ни единой книжки в завещании не оставил, а потом расписался крестиком.
«It is the mind that makes the body rich», – говорит Петруччо Катерине, переворачивающей сцену вверх дном в поисках подходящего наряда, в одном из диалогов, что поймут даже туристы. Пардон, поправка: «говорит Петручча Катерину», что бы это ни значило.
С другой стороны, как вам скажет любой опытный начальник, главное, чтоб мозги были, а какого они, там, пола – не имеет никакого значения.
