Жанр спектакля Екатерины Образцовой обозначен как «Портрет на фоне эпохи», и это тёплый, «ламповый», то есть, по-хорошему старомодный портрет, где классика играет наш великий современник.
«Серёжа – хитрая рожа» – клекочет уличный, ещё дореволюционный Петрушка, повстречавшийся маленькому Образцову в московском дворе. Однако никаких хитростей в спектакле, поставленном внучкой Сергея Владимировича, нет.
Есть большая, удивительная жизнь, изложенная в хронологическом порядке от первого лица:
в основе пьесы, написанной Екатериной Образцовой и Борисом Голдовским – мемуары героя. Начинается спектакль с первых детских воспоминаний: «Ночью я летал. Высоко-высоко, под потолком дверей, от розовой лампы к иконе и опять к лампе, и опять к иконе. Замечательно летал».
Настроение и сюжет стихотворений задаёт начальная строчка; так и в этом театральном поэтическом посвящении – первые слова, произнесённые Цыгановым, определяют атмосферу всего спектакля.
Полёты во сне и наяву, от реальности, вместившей весь ХХ век, к театральным чудесам, заменившим религиозные;
в Бога фантазёр и путешественник Образцов не то, чтобы верил. От смешного (вот Ленину слово ВХУТЕМАС, где Сергей учился живописи, показалось некрасивым, получил «ответку»: «А Совнарком лучше?» – «И то правда, батенька») – к страшному, арестам товарищей и друзей. От страны – к стране; из синкопированной чечёточной Америки буйных ночных огней – в Москву, осиянную звёздами кремлёвских башен. От детства – к сединам; Цыганов играет Образцова вечным мальчишкой, который страшно хотел научиться свистеть, шутил хоть с Лениным, хоть с Немировичем-Данченко, и навсегда остался тем Серёжей, что играл с куклой-перчаткой, обезьянкой бибабо, Бибабошей, купленной мамой в японском магазине.
Легендарные куклы Образцова тоже появляются на сцене – как неотъемлемые участники человеческой биографии; оказываясь в музее театра, смотришь на них иначе – из архивных экспонатов они превращаются в добрых знакомых. Байопики часто отличаются изрядной продолжительностью; не то «Образцов». Быстрый спектакль пролетает за неполные два часа (включая антракт); у игрушечных персонажей, придуманных Образцовым, своё восприятие времени – десятилетия сжимаются в пятиминутки,
век летит молнией; так и происходит на сцене.
Простодушная бесхитростность спектакля, могущая несколько обескуражить в самом начале – если вы избалованы высокотехнологичным современным театром – выглядит в итоге самой адекватной интонацией для сентиментального путешествия по прошлому.
Кажется, что в Центральном театре кукол ничего не изменилось за последние полвека как минимум – и это не упрёк;
попадаешь в славный оазис, сохранивший всё очарование художника, остававшегося искренне добрым даже в сатире.
«Я – Сергей Образцов» – потрет без идеализации.
Нет, конечно, никаких жареных фактов из жизни героя, рассказанной с его слов, здесь нет; достаточно одного, неудобного, трагического и кошмарного момента.
Он связан с признанием Образцова (которого Сталин называл другом) в доверчивости к режиму. Вот сразу после ареста Мейерхольда Лидия Русланова, выступающая с Образцовым на одном государственном концерте, упреждает протесты фразой: «Серёжа, им виднее». А потом арестовывают и Русланову, и ещё много кого, и Образцов обращается к залу: «Это значит, насколько я плохо знаю людей, значит, никому нельзя верить». Но память уравнивает катастрофы и радости; «я слышал, что время стирает все. Ты слышишь стук сердца – это коса нашла на камень»; это не из Образцова, это из БГ; здесь к месту.
В спектакле мог бы быть изъян, присущий многим биографиям: когда интерес к герою подразумевается априори и не подкрепляется действием. Ну, к примеру, что нам до того, что, придумывая «Волшебную лампу Аладдина», где необходимы героические персонажи, Образцов заменяет перчаточных кукол тростевыми. Потенциальный изъян устраняется фантастической, иначе не скажешь, работой Цыганова. У Крымова в «Дон Жуане» артист спрятан под маской, делающей его неузнаваемым. В «Образцове» Цыганов выходит на сцену без грима, но эффект неузнаваемости даже сильнее; не веришь своим глазам. И своим ушам – потому что Цыганов говорит иначе.
Финал этой обыкновенной-необыкновенной биографии затмевает любой авангардистский театр:
Цыганов надевает парик и реконструирует общение уже пожилого Образцова со зрителями; ответы на записки из зала; ещё раз о былом. В пересказе звучит просто; подумаешь – перевоплотился артист; профессия такая. Я ничего подобного прежде не видел; перформанс не про связь времён, но про связь душ; спиритический сеанс.
© Фотографии Александра Иванишина предоставлены пресс-службой театра
