В основном конкурсе выделяются «Дети Айседоры», «Последний чёрный в Сан-Франциско» и «Виталина Варела», новый фильм португальского классика Педру Кошты.
Некоторые фильмы восторг у рождённого в СССР человека вызывают до просмотра – из-за названия или имени режиссера. «Палома и Лобо» (то есть, «Голубка и Волк», La Paloma y el Lobo) снята мексиканцем которого зовут Карлос Ленин.
Наконец правдой стали слова «Ленин такой молодой»!
Сам фильм, с одной стороны, укладывается в изматывающий фестивальный стандарт: страшно медленный, на долгих-предолгих планах, с предельно размытым сюжетом. Пролетарская love story, в которой она, Голубка, мечтает улететь в родные края, а он, Волк, привязан к месту, отягощается туманными намеками на психотравму, пережитую Лобо – он, будучи когда-то членом банды, стал невольным виновником сожжения человека заживо. В общем, натуральный фестивальный ад, испытание синефила.
С другой стороны, и телесность, сильное плотское начало, в фильме есть, и все предолгие планы фантастически выстроены и вызывают неожиданные ассоциации.
По наводке Бори Нелепо я на «Паломе» стал играть в игру «сколько кадров этого фильма мог бы снять Виндинг Рефн?».
Не меньше пяти: с бегущей собакой; вспышками сварки, огнём в туннеле; поцелуем; и умопомрачительный финальный трэвеллинг по водохранилищу – этакому приземлённому Солярису, принимающему тела (и души) героев.
С «Паломой» в конкурсе «Режиссёры настоящего» соперничает «Ивана Грозная» (Ivana cea Groaznica; Ivana the Terrible) Иваны Младенович – она же играет и заглавную роль 30-летней актрисы из городка Кладово на границе Румынии и Сербии; навестить родню и побыть почётной гостьей на фолк-празднике в честь дружбы двух стран, Ивана приезжает из милого сердцу Бухареста.
У фильма игривые старомодные титры – идут под ретро-поп и обещают прямо-таки комедию Гайдая.
Но первый же кадр – в поезде на Кладово – заявляет другую стилистику, привечаемую фестивалями чаще: гиперреализм нового румынского кино.
Младенович взбадривает его чисто сербским ухарством;
быт, сатира и любовная драмеди – у героини роман с 17-летним парнем, что как бы не особо одобряется общественностью – в фильме на равных. И финальная ложка дёгтя в официозном городском мероприятии – напоминание о пулях Чаушеску, которыми останавливали пытавшихся сбежать в Югославию румын – не выглядит чужеродным; история – в бэкграунде порывистого и витального фильма.
Эхо советских времён возникает там, где не ждёшь. Например, во внеконкурсном «Багдаде в моей тени» (Baghdad In My Shadow) швейцарского режиссера Самира.
Фильм про выходцев из Ирака, обосновавшихся в Лондоне, – чистое непотребство:
тайный агент Саддама, заделавшийся при новом режиме культурным атташе, приезжает в Англию замести следы и устранить бывшую жену, у которой горы компромата; лживый имам, призывающий к расправе над геями, в свободное от проповедей время не вылезает с порносайтов; главной жертвой его псевдорелигиозной пропаганды оказывается сын и племянник борцов с Саддамом, прошедших через пыточные застенки (отец в них и сгинул, а дядя, поэт, дожил до седин и пытается спасти парня от исламского дурмана). В общем, такое, опереточное кино, ради которого пожилые швейцарцы штурмуют залы и аплодируют потом до обморока. Но я вспомнил про «Багдад» в связи с серпами и молотами, украшающими футболки и чайхану ещё одного положительного героя, убеждённого атеиста и демократа, благополучно пережившего диктатора Хуссейна. Зато в другом антитоталитарном фильме – конкурсной политической дистопии француза Рабаха Амер-Займеха «Южный терминал» (Terminal Sud) – на стене оппозиционной газеты висит плакат с надписью «Музей коммунизма» и изображением матрешки с жутким оскалом. Неисповедимы пути коммунистического призрака; о «Терминале» же напишу подробно, если он что-то получит (ну а нет, так и ладно).
Гадать о призовом раскладе не берусь – кто знает, что на уме у председателя жюри Катрин Брейя, автора «Романа Х» и «Анатомии ада», кажется, единственного «легального» режиссёра, работавшего с порно-звездой Рокко Сиффреди.
Фильмов, близких её экзальтированному и провокационному стилю, в конкурсе нет – куратор Лили Энстен собрала «белую» программу, что относится даже к двум картинам-ноктюрнам, очень слабой «Бесконечной ночи» (Longa noite; Endless Night) галисийца Элоя Энкисо и грандиозной «Виталине Вареле» (Vitalina Varela) Педру Кошты. Кошта – мистик, философ и живописец, возвращает героиню своего предыдущего фильма «Лошадь Деньги» из Кабо Верде в родную Португалию, где умер муж Варелы. Описать строгий, но визуально ошеломляющий фильм у меня не получится – глубокое и тревожное погружение в омут воспоминаний, призрачный ночной лабиринт практически не поддаётся вербализации. Свет, которым блестят во мраке глазные белки Виталины и лучится распятие в руках похожего на колдуна священника Вентуры, словами всё равно не передать.
Неожиданной рифмой к Коште с его базисными мотивами Дома и Родины – «Последний чёрный в Сан-Франциско» (The Last Black Man in San Francisco), причудливая трагикомедия американца Джо Тэлбота.
Как и все фильмы компании A24, этот – «на стиле», с хипстерским шиком, которому очень подошла архитектурная американская готика.
Но не безделица, не забава (хоть и с уймой причудливых режиссёрских «фенечек»): история про молодого афроамериканца, вместе с корешем, актером и драматургом-любителем, незаконно вселившегося в дом, построенный дедом (так, вопреки всем метрикам считает сам герой), вырастает в мощное мифологическое произведение о почве, судьбе, корнях. И искусстве – кульминацией будет «домашний» театр.
Театр, точнее, танец, придуманный Айседорой Дункан, – сердце «Детей Айседоры» (Les Enfants d’Isadora) французского минималиста и лирика Дамьена Манивеля. Стройная трёхактная структура держится на пластике трёх героинь (молодой профессиональной танцовщицы, восстанавливающейся после травмы, девочки с синдромом Дауна и тучной пожилой афрофранцуженки), заново проживающих, присваивающих себе «танец об умерших детях».
Из всех тихих и «белых» фильмов конкурса, этот – самый прозрачный и невесомый.
Если Брейа снимает одно, а любит совсем другое, без награды «Дети» не останутся.
