Даже в таком новаторском и поисковом театре, как Электротеатр СТАНИСЛАВСКИЙ, нет-нет, да и возникнет ностальгия по классической фабульной драматургии. Но первоначальное удивление – с чего сегодня браться за, безусловно, выдающуюся, но и архаичную пьесу нобелевского лауреата Гауптмана (1862-1946) – быстро сменяется радостным удивлением о того, в какое причудливое создание может быть обращена старая реалистическая драма. Сразу скажу, что без всякого ущерба для повествовательности.
Если нафантазировать, что в сегодняшний Электротеатр может случайно заглянуть зритель, некогда надрывавший в этом здании животик на фарсе «Мужской род, единственное число», то и он вряд ли сбежит в одном из двух антрактов; глаза, конечно, округлит, но возмущаться не должен.
История 70-летнего вдовца, тайного советника и достопочтенного бюргера Маттиаса Клаузена, влюбившегося в 18-летнюю Инкен и в одночасье ставшего врагом своих эгоистичных детей, в новой версии сохранила всю эмоциональность. Это, в самом деле, захватывающая постановка: трудно не проникнуться сочувствием к герою Владимира Коренева. Играет он вполне себе по системе Станиславского, то есть, «санкционируя» пребывание на сцене «верой в правду переживаемого чувства и в правду производимых действий». В этом не было бы ничего сверхъестественного, если бы Коренев не работал вопреки предельно условному и гротескному миру, выстроенному в Электротеатре.
Этот почти загробный мир населен то ли призраками, то ли зомби – и Клаузен-Коренев с чудаковатыми лохмами «под Эйнштейна» выглядит единственным, кто стоически не поддается разложению, у кого в жилах еще течет кровь, а не серая слизь.
Текст, написанный в 1932-м году, незадолго до восхода фашизма, разворачивает действие в самом начале ХХ века, вскоре после Первой мировой. В Электротеатре не стали стремиться к сценическому реализму, часто граничащему то с наивностью, то с убожеством (как было в постановке этой пьесы в БДТ, с Кириллом Лавровым в роли Клаузена; Григорий Козлов тогда даже не пытался уйти от старого доброго нафталина и бульварной сердцещипательности). Избежали здесь и пошловатых прямолинейных намеков на мировые катастрофы. Но жуткая и агрессивная атмосфера говорит о Германии между двумя войнами и беззащитности частного пространства перед тоталитарным социумом убедительнее любых буквальных заявлений. Режиссер Владимир Космачевский и художник Юрий Хариков используют чисто художественные средства.
Цветовая гамма с контрастным, как в нацистской символике, сочетанием черного, красного и белого запускает моментальные ассоциации с «Гибелью богов» Висконти, великой сагой о вырождении династии.
Ряды смахивающих на парты столов с перевернутыми стульями определенно из той Германии, где тиранил школоту генрихманновский учитель Гнус. В скрежещущем электроникой саундтреке сквозь радиопомехи прорывается отрывистая немецкая речь. На заднике проступают – будто разводы мела на потусторонней школьной доске – неопределеные образы, кажущиеся кошмаром безумца с мунковского «Крика». Поле для ассоциаций безгранично – вплоть до стихотворения Константина Бальмонта, обожавшего Гауптмана: «Вороны вдруг прошумели, как туча, – и вмиг разразилась / гроза, / Словно внезапно раскрылись обрывы. / Выстрелы, крики, и вопли, и взрывы. / Где вы, друзья? / Странный бокал от себя оторвать не могу я, / и сказка моя / Держит меня, побледневшего, здесь – заалевшими / снами-цепями. / Мысли болят. Я, как призрак, застыл. / Двинуться, крикнуть – нет воли, нет сил. / Каркают вороны, каркают черные, каркают злые над / нами». Из странного бокала, наполненного сахарной водой с привкусом горького миндаля, примет смерть затравленный Клаузен.
И, конечно, мир спектакля – мир готического романа, зловещий дом, где мерцают тусклым заупокойным светом разлапистые люстры, и пол застилает пепел. Оживший образ из романтического монолога тайного советника: «Когда меня озаряет райский свет, я вижу синее небо и тебя, Инкен, красные лилии и тебя, золотые звезды и тебя, голубые швейцарские озера и тебя, замок на высокой горе с зубцами и знаменами и в нем тебя, солнце и тебя, месяц и тебя. Но вот подкрадывается зловещая ночь, и появляется известный всем с детства дракон, который все это пожирает. Тогда я спускаюсь в мрачное подземелье Аримана, где пахнет горелым мясом и раскаленным железом. Там, внизу, я истекаю потом и кровью. Там, внизу, обитают привидения, подобные вампирам. Там, внизу, становятся вампирами те, что наверху были ангелами». Настоящий готический хоррор! Гипертрофированный, сгущенный, балансирующий на грани пародии. Но ни разу эту грань не переступающий.
И как только удается не сверзиться в стёб, клоунаду, «От заката до рассвета» – при таком-то количестве грима, ушедшего на маски смерти, париков и устрашающих шумовых эффектов?
«Перед заходом солнца» – эталонный образчик режиссерской воли, заставляющей всерьез принимать всю макабрическую чрезмерность. Постановка, открывающая новое режиссерское имя.
Парадокс в том, что это имя далеко не дебютанта.
Владимир Космачевский – ученик Петра Фоменко, участник легендарных «Творческих мастерских» 1990-х годов – ушел из режиссуры в нулевые (из биографической справки в программке можно узнать, что с 2005 по 2010 он преподавал в Московском государственном институте культуры, что было потом – загадка). И теперь, откликнувшись на предложение Бориса Юхананова, возвращается в неё. Напрашивается журналистский штамп «триумфально».
