В соперниках первого дня – «Мире, полном чудес» (Wonderstruck) Тодда Хейнса и «Нелюбви» Андрея Звягинцева – появляются «бегунки».
На жаргоне полицейских и волонтеров-спасателей бегунок – это сбежавший из дома ребенок. Арт-директор Канна Тьерри Фремо поставил рядом фильмы, рифмующиеся этим мотивом.
У Звягинцева убегает Леша Слепцов, 12-летний мальчишка, подслушавший очередную ссору переживающих развод родителей: не просто очередной матерный скандал ненавидящих друг друга людей, но страшный разговор, предрекший ему, ненужному ни отцу, ни матери, детдомовское будущее. У Хейнса беглецов – ровесников Слепцова – аж двое: в 1927-м городок Хобокен в Нью-Джерси покидает глухая от рождения девочка Роуз, в 1977-м из затерянного в Миннесоте заповедного уголка в тот же Нью-Йорк бежит Бен, только что потерявший слух после удара молнии. Оба надеятся отыскать родителей: Роуз – блудную мать, приму немого кино и бродвейских подмостков (Джулианна Мур), Бен – никогда не виденного отца, о котором недавно погибшая в автокатастрофе мать хранила молчание.
Бегунки – бегунками, но трудно представить два более полярных фильма. Оба на сто процентов оправдывают свои названия. «Мир, полный чудес» (Wonderstruck) – сказка, пронизанная солнечным и лунным светом, кино, снятое с великой нежностью и к отдельно взятому Нью-Йорку, и ко всей американской культуре. «Нелюбовь» – про тотальную духовную и социальную безысходность, пусть его герои и относятся к вполне благополучному (как минимум, финансово) среднему классу. Мать, Женя (Марьяна Спивак) владеет салоном красоты, отец, Борис (Алексей Розин), работает менеджером по продажам в неназванной фирме. Для него развод равносилен увольнению. В начале фильма Звягинцев использует новые для себя сатирические мотивы: фирмой руководит некий Борода, «православный на всю голову», отчего Борис страшно боится, что об изменении семейного положения узнают наверху («попрут с драгоценной работки») и торопится заключить новый брак с беременной «молодухой».
В напыщенной даже на окраине Москве (герои живут в неуютно живописном Южном Тушино) показное православие идет рука об руку с суевериями: здесь наши продвинутые современники спрашивают у Сири «во сне зуб вырвали, что это значит?», трижды плюют против сглаза и к обещанному индейцами майя Апокалипсису готовятся, как могут (действие фильма начинается в 2012-м, еще жив Немцов).
Сочувствовать, при всем трагизме ситуации, некому, хотя один положительный коллективный герой есть: энтузиасты-волонтеры из поисково-спасательного отряда, спешащие на помощь тогда, когда полиция умывает руки («Криминала тут не вижу. Обычно родители порешат своего ребенка, а потом заяву пишут»).
Я не против мизантропического взгляда на мир – когда он идет изнутри, от сердца и кишок. Мизантропия Звягинцева выглядит деланной, «на продажу».
В мотивировках поведения героев он пользуется исключительно очевидностями: в момент посткоитальной грусти Женя признается своему новому, что никого никогда не любила, только маму в детстве, а та не отвечала даже намеком на взаимность, строила по дисциплине и всё. Ну а ребенок был нежеланным, «колючим», начиная с тяжелых родов, а теперь ещё и пахнуть, как отец, начинает – вот и нет любви.
Появление в кадре Жениной мамы – точь-в-точь такая, как описала дочь, «злая одинокая стерва» – убеждает в одномерности взгляда Звягинцева: герои здесь – ходячие функции, необходимые не столько для нервной психологической драмы (на что намекает действительно сильная сцена с беззвучно рыдающим Алешей и действительно красивая сцена, которую я для себя назвал по реплике героини «Подними стекла» – она нервно курит в машине под хардкор из магнитолы), сколько для выяснения отношений с современной Россией. Кажется, весь диалог об интернатовской перспективе Алеши понадобился для того, чтобы Борис переполошился, как отреагируют на родительский поступок «ювеналы, соцработники, омбудсмены». Постоянный фон, «белый шум», под который существуют герои – либо «Дом-2», либо – новости, в которых то депутаты собираются законодательно наказать за нагнетание слухов вокруг Апокалипсиса, то Дмитрий Киселев истерично вещает о войне в Украине.
Постоянный соавтор Звягинцева Михаил Кричман – выдающийся оператор, способный наполнить тревогой и напряжением самый будничный кадр.
Но «Нелюбовь» злоупотребляет ординарными красивостями: снова дождь рисует мне на заплаканном окне... А зловещий заснеженный лес, как мне рассказали коллеги, – результат компьютерной графики.
Фильм Хейнса и драматургически, и визуально гораздо изобретательнее. Он экспериментирует с цветом и звуком, а в финале превращается в причудливую кукольную анимацию: героиня с детства мастерит объемные модели, и весь рассказ о тайнах прошлого разворачивается в этом ожившем и буквально чудесном мире. А уж как скользит по графичному черно-белому Нью-Йорку 20-х и пританцовывающему в стиле диско Нью-Йорку 1970-х камера великого оператора Эда Лахмана, не объяснить только техническим мастерством.
Занятно, что именно романтично-оптимистичному Хейнсу и безнадежно-депрессивному Звягинцеву многие прочат победу (и невиданный для фильма без звезд зрительский ажиотаж вокруг «Нелюбви», безусловно, подпитан этими слухами). Но для реальных прогнозов еще слишком рано. Завтра же (точнее, уже сегодня; текст пишется заполночь) в конкурсе две сказки – «Спутник Юпитера» венгра Корнеля Мундруцо и «Окджа» Бон Чжунхо.