21 июня 2019 года Воронежский Камерный театр отметил 25-летие. Первым спектаклем, сыгранным на 26-м году жизни, стал «Бальзаминов», весенняя премьера Камерного, opus magnum, в котором почва и судьба страны дышат, танцуют и пускаются в авантюры. Этим текстом Журнал CoolConnections начинает новую рубрику «Не Москва», посвященную лучшим спектаклям, поставленным вне столицы.
Михайло Бальзаминов – мелкий московский чиновник, маленький солдат армии маленьких людей русской литературы, потешный герой драматической трилогии Александра Островского (1857-1861; в спектакле Камерного использована третья часть, «За чем пойдёшь, то и найдёшь», собственно, «Женитьба Бальзаминова», в которой грезящий выгодным браком герой-«бесприданник» с третьей попытки всё-таки женится). Он всенародно известен благодаря старой (1965-го года) мосфильмовской комедии «Женитьба Бальзаминова» с Георгием Вициным.
Спектакль в Камерном не менее смешной, но повеселить публику – не первостепенная задача.
Художник Николай Симонов построил на небольшой сцене кажущуюся исполинской двухэтажную конструкцию из четырех комнат: всё – современные интерьеры; действие определённо происходит в наши дни, к которым Островский чуть ли не впервые на моей памяти адаптирован без сучка и задоринки (о чём ещё скажу дальше). Декорация – антипод визуальной аскезе «Кабалы святош», второго совместного спектакля Бычкова и Симонова, поставленного в юбилейном сезоне. В правом нижнем углу – бедненькая, но чистенькая кухонька в хрущобе Бальзаминовых; здесь суетятся мамаша Павла Петровна (Татьяна Чернявская) и приживалка Матрена (Наталья Шевченко) – рюмкой водки на столе привечают сваху Красавину (Тамара Цыганова), в жестяном корытце купают вечного мальчика Мишу.
В левом нижнем – с жирным восточным шиком обставленная, дымом кальянов накуренная квартира, где под присмотром строгих братьев томятся ждущие женихов сёстры Анфиса и Раиса Пеженовы (Анастасия Новикова и Людмила Гуськова).
В левом верхнем – белый евроремонт дома вдовствующей богачки Домны Белотеловой (Мария Малишевская), принимающей сваху на массажном столе; для страстных объятий с набравшимся решимости Бальзаминовым он тоже сгодится.
В правом верхнем – почти не используемая, но совершенно незабываемая декорация богатой спальни, с ковром-репродукцией Васнецова на стене: не жизнь, а сказка.
Отчего же сон, спросите вы, прочтя заголовок текста и сравнив его с кадрами из спектакля? Ведь гиперреализм на сцене: сценография – эффектная и наглядная иллюстрация классового устройства общества. К тому же подвижные панели, попеременно закрывающие комнаты, служат экранами, на которые проецируется действие: оператор-постановщик спектакля Алексей Бычков создаёт полноценный фильм. Кинематографическая фактура напоминает о бытовой достоверности новой румынской волны, нашедшей синема верите XXI века в бытовых пространствах бывшего соцлагеря. Но сны – то, что движет Бальзаминовым; «этот сон, если рассудить, маменька, много значит, ох как много!». Да и не только Михайло Дмитриевич живёт, будто во сне;
здесь все грезят завиральными фантазиями, позволяющими жить, будто с закрытыми глазами – кажется, до «Бальзаминова» никто в русском театре так внятно не формулировал эту национальную особенность.
И финал Бычков придумал удивительный, сновидческий, сюрреальный, создав из названий пьес Островского и русских пословиц, этого бездонного кладезя мудрости и пошлости, саунд-мираж, неожиданно созвучный вербально-музыкальной материи «Фраз простых людей» Настасьи Хрущёвой.
За каждым режиссёрским ходом Бычкова – анфилады смыслов, легких и волнующих ассоциаций и социологически точных, но поэтизированных наблюдений. Вот массаж, который Красавина делает томной вдове Белотеловой (сама фамилия диктует действие!), сопровождает вальс Евгения Доги из «Моего ласкового и нежного зверя».
Комический контраст, почти соцартовский стёб? Отчасти, да.
Но и вольная, парадоксальная отсылка к чеховской традиции в отечественном искусстве (фильм Эмиля Лотяну, сделавший мелодию Доги неофициальным лирическим гимном, снят по повести «Драма на охоте»). И безошибочная фиксация способности народа апроприировать щемящую сентиментальную задушевность (Дога в данном случае – почти как Лепс). И моментальный снимок органичного сосуществования в повседневности высокого и низкого, духа и тела.
Бычков пошёл по предельно сложному пути: между гротеском и психологической точностью, сохраняя текст первоисточника. Не сбился ни разу: при всех смачных, утрированных – как у Островского – характерах и ситуациях, «Бальзаминов» не превращается в фарс. Изменения в тексте минимальные: у Островского Чебаков (Василий Шумский) заставляет Бальзаминова прикинуться башмачником – иначе не проникнуть в охраняемый дом Пеженовых, у Бычкова башмачник становится слесарем.
Ещё Чебаков, сорвиголова в отставке, грозится Анфисе уехать на Донбасс (вместо Кавказа в оригинале) – одно слово, но какое ёмкое!
Это, пожалуй, все заметные нововведения; чудо в том, что текст Островского, который обычно страшно противится переносу в современность, звучит живо и актуально.
Я, правда, не знаю, как Бычков этого добивается, как снимает архаику и избегает нарочитого комикования, к которому оригинал весьма располагает. «Артисты, артисты какие!» Увидел у себя в заметках такую фразу, записанную сразу после спектакля, и решил перенести сюда без изменений. Тут, правда, чистый восторг – от владения словом и стилем, верности интонаций, ясности и честности. Бычков – режиссёр, который не повторяется в решениях, для каждого автора – своё, но в любой его постановке есть стройная этическая система, имманентная интеллигентность.
Вот кто Бальзаминов в том же аляповатом музыкальном фильме с Вициным? Глупец, простак, мурлычит про «лютики-цветочки»
(возможно, из-за такой комической определённости персонажа, предложенной самим Островским, бальзаминовской трилогии чураются серьёзные режиссёры; за все двухтысячные, кажется, только Марина Брусникина ставила про Бальзаминова – с недавними студентами, в «Сатириконе», и не выходила за границы старой фольклорно-колоритной комедии). «Приходите ещё, нам без дураков скучно» – выпроваживает его фильме брат купчихи Ничкиной, брутальный герой Николая Крючкова Нил Борисыч Неуеденов (в пьесе «Праздничный сон – до обеда», использованной в фильме Константина Воинова, аналогичную реплику говорил 13-летний детёныш Юшка; из уст взрослого такое, конечно, еще обиднее). Дурак и есть (пусть и заслужил у современников Островского сравнение с Хлестаковым). Не то у Бычкова и Михаила Гостева, играющего заглавную роль (и это абсолютно выдающаяся работа).
Недотепа, конечно, не семи пядей во лбу, но вообще нормальный парень, носитель черт, сполна присущих его родине-матери – увлекающийся, влюбчивый мечтатель, легко готовый очаровываться и пускаться во все тяжкие без единой мысли о последствиях;
импульсивный и инфантильный, зависимый от деловитых типчиков с диктаторскими замашками. Точь-в-точь, как Россия.
Ну это ещё Шевчук пел: «К сволочи доверчива, А ну, а к нам -- тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля...» Как говорит в последней строчке пьесы (не спектакля) Михайло Дмитриевич: «Ну, давай плясать! Становись!»