«Гоголь-центр» выпустил третью часть проекта «Звезда», посвященного пяти русским поэтам. Это первый спектакль цикла, поставленный самим художественным руководителем театра, Кириллом Серебренниковым (предшествовали «Ахматовой» «Пастернак. Сестра моя жизнь» Максима Диденко и «Мандельштам. Век-волкодав» Антона Адасинского). Но в программке авторами на равных значатся и Серебренников, и Алла Демидова – и это не просто знак уважения к грандиозной актрисе, отметившей в этом году юбилей. «Ахматова. Поэма без героя» без Демидовой невозможна: здесь персона Аллы Сергеевны неотделима от личности Анны Андреевны; театральное событие оказывается астральным диалогом автора и исполнителя, игрой двойников. Здесь Демидова – не просто звезда, автор книги «Ахматовские зеркала», актриса, равной которой в сценической интерпретации Ахматовой нет, но медиум, на час связывающий наш повседневный мир с призраками великого поэта, великого города и великого ХХ века.
Сочиняя текст об «Ахматовой. Поэме без героя», остро ощущаешь не то, чтобы нехватку подходящих слов, но их удивительную неуместность. И не только когда, следуя застарелым шаблонам-законам рецензии, повторяешь очевидности о таланте Демидовой и её особом отношении с творчеством Ахматовой. Слова опускают на землю, выпадают из миропорядка театра, не нуждающегося в переводе на наш бытовой язык. А действо, разыгранное в большом зале «Гоголь-центра» (добрая треть которого отдана пятиконечной черной звезде, в лучах которой и свершается поэтическое таинство), – не юбилейный чтецкий вечер, не музыкально-драматическое представление, но именно театр – древний (что не отменяет – не поймите превратно – актуальности и современности спектакля), мистериальный, магический.
После того, как в зале гаснет свет, вы, не вставая с кресла, перешагиваете границу миров.
Так сложились обстоятельства, что я почти весь день премьеры провел за кулисами, облазил все уголки «Гоголь-центра», узнал рабочие детали выпуска спектаклей и более-менее рассмотрел, как всё устроено с технической стороны, – и при всём этом знании никакого другого определения, кроме «мистический», к опыту просмотра «Ахаматовой» применить не получается. Чудеса, в общем, действительно случаются. И в описании не нуждаются. Но если настаиваете, вот – что могу.
Демидова входит в темноту зала из зрительской двери и начинает с прозы: расшифровывает значение латинской фразы Deus conservat omnia, неоном горящей в высоте (кажется, впервые Серебренников использовал неноновую надпись – «Власть» – в первой из «чёрной серии» своих работ, «Околоноля») и пересказывает воспоминания Семёна Арановича (выдающегося советского кинорежиссера, документалиста, ставшего автором нескольких классических игровых картин, в частности, «Торпедоносцев» и «Противостояния»). Deus conservat omnia, «Бог сохраняет всё», девиз на гербе Фонтанного дома, открывающий текст «Поэмы без героя». Фраза, получающая в рассказе Демидовой неожиданную иллюстрацию: Аранович снимал похороны Ахматовой, чьё тело только четыре дня спустя после смерти (Анна Андреевна умерла 5 марта в подмосковном санатории, потом страна отмечала международный женский день, не до траура) было доставлено в Ленинград и предано земле на Комаровском кладбище. Проявленные пленки Аранович спрятал в сейф, откуда они спустя некоторое время исчезли, Уже в перестройку Демидова оказалась с гастролями в Монреале – читала, опять же, Ахматову. В гостиничном номере увидела телепередачу, где использовались те самые, вроде бы, бесследно исчезнувшие кадры – очевидно, ушлые западные телекомпании успели купить архив КГБ.
Бог сохраняет всё – во всех смыслах.
Дальше тишину разрушает нарастающий тревожный гул (сложная звуковая партитура спектакля создана композитором и арфистом Александром Болдачевым и исполняется вживую им, саунд-дизайнером Даниилом Журавлевым и актрисой Светланой Мамрешевой) – почти потусторонний гул эпохи и почти эпиграф к строчкам Ахматовой «И всегда в тишине морозной, / Предвоенной, блудной и грозной, / Потаённый носился гул. / Но тогда он был слышен глухо, / Он почти не касался слуха / И в сугробах Невских тонул». Эти стихи прозвучат в свое время, а пока – начало, «Посвящение» из «Тринадцатого года», первой части ахматовского триптиха: «А так как мне бумаги не хватило / Я на твоем пишу черновике...» и далее, по тексту, который Демидова делает почти физически ощутимым; поэзия материализуется.
Я, правда, не вспомню, когда в последний раз сталкивался с тем, чтобы настолько растиражированные, сотни раз, по поводу и без, процитированные, почти умерщвленные ярлыками «классика» и «культурное наследие» строки звучали так живо, плотски, зримо.
Лирика становится драматическим действием, драматическое действие – эпическим театром.
В спектакле есть моменты, когда театральная игра прямо вторгается на территорию поэзии – Светлана Мамрешева, например, превращается в Коломбину, о которой говорят Ахматова и Демидова: «Ты в Россию пришла ниоткуда, / О, моё белокурое чудо, / Коломбина десятых годов! / Что глядишь ты так смутно и зорко? / – Петербургская кукла, актерка, / Ты, один из моих двойников». Буквальный сценографический аналог – огромное черное зеркало – есть у слов о «зеркале страшной ночи». Фрагмент «А по набережной легендарной / Приближался не календарный – / Настоящий Двадцатый век» венчает агрессивный видеоколлаж с образами того самого века. Но образы, тени и фантомы из ахматовских стихов кажутся реальными и без внешних эффектов (визуально спектакль продолжает той буйный и трагический карнавал, стилистика которого есть во всех спектаклях Серебренникова, поставленных в 2016-м – от массивных, тяжелых высказываний в «Гоголь-центре» – «Машины Мюллер» и «Кафки» – до заразительно озорного и пенящегося весельем, но и с привкусом горечи тоже «Севильского цирюльника» в берлинской «Комише опер»). И когда Демидова начинает своё (и наше!) путешествие по «Поэме» – «Я зажгла заветные свечи / И вдовем с ко мне не пришедшим / Сорок первый встречаю год...» – нет нужды ни в свечах, ни в календаре, указующем на время действия.
А как Демидова произносит фрагменты «Реквиема», деликатно и точно инсталлированного в ткань «Поэмы без героя»... «Показать бы тебе, насмешнице / И любимице всех друзей, / Царскосельской веселой грешнице, / Что случится с жизнью твоей – / Как трехсотая, с передачею, / Под Крестами будешь стоять / И своею слезою горячею / Новогодний лед прожигать» – без пафоса, с усмешкой, легко, но проживая за считанные секунды судьбу своей невидимой сценической визави. Давая возможность почувствовать, что такое рок античной трагедии.
Сама «Поэма без героя», создававшаяся в течение нескольких лет, существовала, словно живой организм, изменяясь и развиваясь, в том числе, и под воздействием читательских комментариев, которые Ахматова записывала. Из её дневников можно составить отдельный прозаический текст о «Поэме».
«Поэма – волшебное зеркало, в котором каждый видит то, что ему суждено видеть».
Или: «Эта поэма – своеобразный бунт вещей. Вещи, среди которых я долго жила, вдруг потребовали своего места под поэтическим солнцем. Они ожили как бы на мгновенье, но оставшийся от этого звук продолжал вибрировать долгие годы, ритм, рожденный этим шоком, то затихая, то снова возникая, сопровождал меня в столь непохожие друг на друга периоды моей жизни. Поэма (...) незаметно приняла в себя события и чувства разных временных слоев, и теперь, когда я, наконец, избавилась от нее, – я вижу ее совершенно единой и цельной». А вот маленький каталог читательских впечатлений: «Она кажется всем другой: Поэма совести (Шкловский) Танец (Берковский) Музыка (почти все) Исполненная мечта символистов (Жирмунский) Поэма Канунов, Сочельников (Б. Филипов) Историческая картина, летопись эпохи (Чуковский) Почему произошла Революция (Шток) Одна из фигур русской пляски (раскинув руки и вперед (Пастернак) (Лирика – отступая и закрываясь платочком). Как возникает магия (Найман)» .
Это всё, конечно, можно адресовать спектаклю – волшебному зеркалу, спиритическому сеансу, танцу, музыки и летописи. При том – глубоко цельному произведению. За час Демидова, Серебренников и вся команда «Поэмы без героя» показывают, что случилось и ещё случится со страной и её большими и маленькими героями – пользуясь уникальным сценическим языком, вовлекая в строгую и торжественную, окрашенную в черный цвет церемонию сильнее, чем любое «иммерсивное» шоу, воздействуя на самые потаённые рецепторы – и что здесь можно написать? Рецензия – это так скучно.