71-й – один из самых сильных Каннских фестивалей лет за 15. А самый радикальный его участник – Жан-Люк Годар – остаётся таковым уже более полувека.
В конкурсе – фильм-коллаж «Книга образов»; работа человека, который заново изобрёл кино, потом уничтожил, потом снова изобрёл – и видеоарт заодно.
Видеоарт давно поставлен на поток; общее место contemporary art.
Приступая к «Книге образов», крамольно думаешь: мы смотрим нового Годара, потому что это Годар?
Если бы такая автоматная очередь чужих кадров (их тысячи, от хроники и советской классики с логотипом канала «Культура» до Пазолини и любительского видео) с хриплыми высокопарными комментариями была подписана, например, Мариной Болт (это вымышленное имя на каннских бейджах-указателях, какому цвету в какую очередь вставать; не меняется десятилетиями) и показывалась не в самом знаменитом кинозале мира, а в музее, не знающем недостатка в коллажном видеоарте, внимали бы мы «Образам» все 84 с половиной минуты? Всматривались/вслушивались в новые раздробленные сказки Шахерезады о человеческих жертвах и перманентном насилии, нефти и сконфуженном ветре железных дорог, светском Западе и мусульманском Востоке? Ответ: да.
Годар велеречив и неутомим в монтажных склейках;
формат кадра пляшет не хуже опричников из «Ивана Грозного»,
долби стерео играет 150 оттенками – звук возникает в самых неожиданных местах, гуляет и дышит, где хочет. В-общем, никто не умеет пользоваться годаровским изобретением с одержимостью его автора. И точно никто, кроме Годара, не превратил бы в арт-акцию даже такую формальную вещь, как пресс-конференция. Годар участвовал в ней дистанционно, с помощью фейс-тайма, заставив журналистов задавать вопросы, глядя в телефонный экран. Ключевое слово здесь, конечно, экран.
Гаспар Ноэ – вот ещё кто, подобно Годару, не устаёт изобретать кино, каждый раз – будто с нуля.
Сохраняя, конечно, фирменные приемы – контрастный концертный свет, безумные сальто мортале камеры, титры, вторгающиеся в действие – и удивляя так, что теряешь дар речи («прощай, речь», как говорил в предыдущем фильме ЖЛГ). Новый фильм Ноэ «Climax» – главная премьера параллельной программы «Двухнедельник режиссеров», отмечающей в этом году 50-летие. Название совпало с мощнейшим танцевальным спектаклем израильтянки Ясмин Годдер (его показывали в Москве на фестивале NET) случайно, тем не менее, фильм Ноэ процентов на 80 состоит из танцев. «Climax» – тот случай, когда пересказ равнозначен преступлению; даже в каталоге о сюжете не ни слова – и ни кадра. Зато доступен постер – пример остроумия, извращённого нарциссизма и великой тайны.
Я ничего лишнего не скажу; только то, что «Climax» – наверное, единственный в природе данс-хоррор;
своего рода, «Перевал Дятлова», разыгранный в репетиционном ангаре; экстатический перформанс, в котором секса даже больше, чем в предыдущем фильме Ноэ, лирическом порно «Любовь» – и это при почти полном отсутствии голых тел и половых актов. Да, и, как добрая половина каннских фильмов 2018-го, это – ретро (недавнее, начало 1990-х), в котором много-много музыки.
Ноэ удивляет, ошеломляет и сознательно смешит, Ева Хассон, напротив, оправдывает все (дурные) ожидания и вызывает неадекватный смех – в самых неподходящих моментах. Например, тогда, когда бородачи из запрещённой в России экстремистской организации ИГИЛ насилуют пленённых курдских девушек. Конкурсные «Дочери Солнца», отправляющие нас вместе с французской журналисткой (Эммануэль Берко) в стан курдских женщин-солдат (во главе с героиней Голшифтех Фарахани), на 100 процентов состоят из штампов, вызывающе примитивных сюжетных ходов и образов на грани плаката и глянцевой съемки.
В оригинале фильм называется Les Fillles du Soleil; в англоязычном варианте – Girls of the Sun, я, было, перевёл название, как «Девы Солнца», но в итоге пошёл по пути другой ассоциации – показанной в прошлом году в Локарно документальной картины о курдских воительницах «Дочери огня». У Евы Хассон картинки иногда похожие, но веры происходящему на экране никакой (а какой достоверности ждать от режиссера, прославившейся дебютной «Современной историей любви», – про старшеклассников, которые увлекались групповушками и оттого перезаразились сифилисом?).
Один штрих: героини в перерыве между боями танцуют нечто, вроде сиртаки
(угадать мелодию нельзя, потому что её заглушает стандартный патетический score). А ещё вспоминают ужасные издевательства, скорбят по убитым или пропавшим родным, уходят в марш-броски по туннелям, стреляют, с мечтой смотрят в будущее и героически умирают.
В титрах – благодарность дуэту главных в Канне людей: президенту фестиваля Пьеру Лескюру и арт-директору Тьерри Фремо, очевидно, гарантировавших фильму попадание в конкурс ещё на стадии производства (я цинично вспомнил сплетню о том, что Берко – старая любовница Лескюра, поэтому в первый год его каннского президенства фестиваль открывал её фильм «Молодая кровь»). Удивляться нечему: тема – горячая, в ролях – звезды, режиссёр – женщина;
показали – и ладно; лишь бы у жюри хватило ума забыть это кино при раздаче наград.
А вот полюбить «Счастливого Лазаря» (Lazzare felice) итальянки Аличе Рорвахер, притчу о воскрешении, снятую на 16 мм в солнечных сельских пейзажах, жюри очень даже может (особенно Андрей Звягинцев – поэтическое же кино про чудо, и метафорическое, и с социальными мотивами).
На экране – патриархальный пейзанский мир: деревенька-коммуна, где время будто застыло, и даже в 1990-е её населяют рабы маркизы-эксплуататорши, сборщики табачных листьев, не имеющие права на отъезд без высочайшего позволения клана Танкреди.
Самый тихий среди покорных крестьян – почти блаженный Лазарь; примерно на середине фильма он сорвётся в пропасть – чтобы вернуться ничуть не изменившимся ни внешне, ни внутренне в мир, где лиры уступили место евро, лето превратилось в засыпанную грязным мокрым снегом осень, маркиза потеряла всё и села в тюрьму, крестьяне выродились в деклассированных мошенников, а поденную работу отбирают беженцы.
Источники вдохновения у Рорвахер – достойнейшие: Эрманно Ольми, бертоллучиевский «ХХ век»; аплодисменты фильму растянулись до оваций; я же выходил из зала в лютом раздражении: от выморочности фильма, претенциозно придуманного автором, чья вселенная – размером с грецкий орех.
Зато пришёл в неожиданный восторг от внеконкурсного «Ещё одного дня жизни», документального мультфильма (да, и такое бывает!) Рауля де да Фуэнте и Дамиана Ненова – по книге польского журналиста Рышарда Капучинского о Гражданской войне в Анголе. И, шире, – о вечном возвращении (и неминуемом крахе) романтических революционных идей: один из последних кадров «Дня» – ржавый остов корабля «Карл Маркс». Режиссеры-дебютанты (болею за них в соревновании «Золотая камера») смешивают анимационный фикшн (техника напоминает открытый Канном шедевр «Вальс с Баширом») и док – архивные кадры и свидетельства доживших до наших дней очевидцев: например, португальца «генерала Карраско», вставшего на сторону социалистической Анголы. Роскошная женщина-боец Карлота возникает на фото и в хронике: она погибла молодой от пуль нанятых ЦРУ карателей. Сам же Рышард Капучинский, главный герой, автор книги, лежащей в основе фильма, голос бедных и униженных, умер в Варшаве в 2007-м.
Ретро, танец, холодная война, поляк на чужбине – «Ещё один день» иногда буквально совпадает с конкурсным фильмом Павла Павликовского («Оскар» за «Иду») «Холодная война», пока более всех прочих полюбившимся критикам (справедливости ради уточню, что у французских журналистов лидирует моё любимое «Лето»).
По драматургии «Холодная война» – один-в-один неавторизованный ремейк пьесы «Варшавская мелодия».
Герои – музыкальный руководитель собранного в 1949-м фольклорного коллектива (этакого польского аналога нашего ансамбля Игоря Моисеева) и его подопечная Зула, красивая блондинка, получившая условный срок за покушение на отчима («попутал меня с матерью») – переживают короткие встречи и долгую любовь на протяжении 15 лет. Встречаются в разных городах, странах и обстоятельствах. Пока добровольно принятая смерть не разлучит. История для огромного романа (о любовном романе в бесчеловечную эпоху) спрессована в час двадцать экранного времени: точёные миниатюрные эпизоды (с дивным саундтреком, объединяющем фолк и джаз), ни одной утяжеляющей детали.
А вот обсуждение шансов Павликовского на «Пальму» непременно отягощается пересудами о том, что в жюри заседает «враг»:
мало того, что «Ида» перехватила «Оскар» у «Левиафана», так в «Холодной войне» есть кадр с разрушенной церковью, будто украденный у Звягинцева.
Ну, посмотрим. Фестиваль перешёл экватор; итоги – не за горами. В следующем репортаже постараюсь рассказать про «Особый взгляд» – реально особый в этом году, концептуальный и провокационный. Такой фестиваль в этом году: не оторвёшься; крутого кино – много, пиши – не хочу; вот только сил на тексты остаётся мало.