Название, разумеется, не единственная особенность трёхчасового карнавального гран-гиньоля о театре, жизни, смерти и бессмертии, приравненном к театру.
«Очень тебе советую перечитать Станиславского. Да, особенно восьмой том, письма Немировичу, он так и пишет: «Если ты не уберёшь мне первые три ряда, я засуну тебе эти три ряда... вот туда, туда и засуну!» И не надо со мной спорить! Не надо со мной спорить!» Это Евгений Эдуардович, режиссёр, видимо, великий (в исполнении Евгения Эдуардовича Цыганова – все персонажи в спектакле носят свои имена) рычит в телефон некоему греку Деметриусу – с которым на постоянной мобильной связи, не прерывающейся даже во время генеральной репетиции «Дон Жуана». Только гении способны раскалиться до такого непререкаемого рыка и знают письма Станиславского наизусть. Только гении так уверены в себе и том, что окружающие разберут их барское шамканье. Завтра гению лететь в Грецию, а сегодня надо прогнать оперу Моцарта в Москве – но всё, конечно, идёт не по плану;
как, по байкам коллег, говорил Пётр Фоменко, «вы ставите, ставите спектакль, а он не стоит».
Артисты так просто провоцируют на расстрельные меры – со срочными вводами выручает старая гвардия.
То зашедший в театр за пенсией Александр Михайлович (Александр Моровов): пел Лепорелло 30 лет назад, в спектакле, который Министерство культуры зарубило – «какой-то дурной перформанс». То, вроде бы, подходящая для Донны Анны Полина (Полина Айрапетова), вернувшаяся в Россию на несколько дней оформить рабочую визу мужу-итальянцу; с детской коляской, где почивает относительно взрослый мальчуган. И Игорь Вячеславович (Игорь Войнаровский) «уже не тот», заведует поворотным кругом; а трио призванных для скорой помощи некогда верных актрис (и, чего уж, бывших любовниц) разражается уничижительными репликами: ты не мэтр, а сантиметр.
Этот текст идёт в спектакле субтитрами, нагло перевирающими итальянское либретто Лоренцо Да Понте. И сам «Моцарт» – определённо, наглый спектакль; не стесняющийся сумбура вместе с божественной музыкой; пародирующий и театр-храм, и его охальников; опережающий по количеству гэгов любую слэпстик-комедию. Он берёт у оперы велеречивость и обращает её в коммунальную склоку (читай субтитры к «Дону Жуану»). Устраивает на почтенной, славящейся лёгким дыханием сцене форменный кавардак;
цирк с конями, точнее, с гигантской зеброй.
Добивается сентиментальных чувств вульгарным танго. Рисует портрет напыщенного гения, которому ничего не стоит разорвать рисунки художника Миши (Михаил Крылов), мол, в дачном сортире им место, так, что портрет обращается в ехидный шарж. Ах, как вальяжно Евгений Эдуардович произносит «дело делать надо» или «бывших Дон Жуанов не бывает» – чистый журнал «Крокодил».
Полагаю, Крымова не смутит сравнение с сатирическим журналом; он всегда шутит на и за гранью фола;
и смелости режиссёру, выпустившему «Безприданницу» с орфографической ошибкой, точно не занимать. С самоиронией тоже всё, похоже, в порядке: вряд ли случайно в диалоге Евгения Эдуардовича с Мишей возник сортир; напомнил о немирном расставании Крымова со «Школой драматического искусства», прокомментированном в своё время весьма жёстко: «Быть сторожем старых спектаклей мне скучно, а новые спектакли, как уже было сказано, я там делать не могу: у меня такое ощущение, что в дачный сортир попала молния – и воняет».
С 2018-го Крымов – странствующий режиссёр; уйдя из «Школы», выпустил «Му-Му» в Театре Наций – тоже рефлексию о театре, на которую «Моцарт» походит не более, чем на отчаянный политический фарс «Борис», приписанный агентству Леонида Робермана «Арт-Партнёр». Повторяемость больших режиссёров – со своими навязчивыми персональными темами и фантомами – больной вопрос; впрочем, и над ним Крымов в спектакле смеётся, потому как-то глупо подсчитывать в «Моцарте» уже виденное (разве что про зебру обмолвлюсь – очень уж схожа с нашествием животных в почти неизвестном спектакле «Школы» «Ромео и Джульетта» – название его правильно было бы писать вверх ногами).
В «Моцарте» – и напоминающем то, что было, и низвергающем прошлые достижения в сценический трюм – Крымов говорит, в конечном счёте, не столько о театре, сколько о человеческом существовании вообще;
не случайно же уподобляет он дону Жуану своего нелепого гения в героическом, чего там, исполнении натуралистично состаренного Цыганова.
Жизнь человека проносится в балаганном вихре; только в балагане можно всерьёз вспоминать, как невероятно, без подвоха гениально звучал «Эдип», поставленный каким-то однокашником в Бурятии. Пафос обрушивается с грохотом и фейерверками – как хрустальная люстра, в конце первого акта летящая из-под колосников на перепачканную клюквенной кровушкой сцену (художник спектакля – Мария Трегубова, ученица Крымова, ещё студенткой участвовавшая в его ранних, уже легендарных работах «Недосказки» и «Демон. Вид сверху»). Рассказ про Инну Чурикову (скорее всего, импровизационный – Чурикова и Глеб Панфилов были в зале) – неподалеку от очередного совета (как же падки возрастные режиссёры на советы!) почитать письма, на сей раз Моцарта – сестре. «Я обосрусь, если до тебя не доберусь». И это любовные письма!»
Амадей так мог, верю.
А мог и Крымов придумать – чтобы у недоброжелателей был повод вторить гипотетическому Минкульту: «дурной перформанс».
© Фотографии Сергея Коротышова предоставлены пресс-службой театра
