Третья часть берлинских дневников: Марыся Никитюк, Филипп Грёнинг, Гас Ван Сэнт, Эрик Поппе, Мани Хагиги, Жан Поль Сивейрак, Ху Бо и анекдот про классовые отношения.
Я бы каждый фестивальный текст начинал и заканчивал анекдотом, но кинематографисты так часто не шутят. Некоторые, как, например, Филипп Грёнинг, только что показавший в конкурсе Берлинале фильм «Моего брата зовут Роберт, и он идиот», юмор отвергают вовсе, а некоторые, как иранец Мани Хагиги, автор конкурсной «Свиньи» (Khook), шутят охотно, но лучше бы этого ни делали: даже поздние, в стадии распада комедии Гайдая или КВН низшей лиги смешнее. Не знаю, как обстоят дела с прокатом Хагиги на родине, но я, грешным делом, подумал, что его, как гомункула, вывели в лаборатории аятоллы – чтобы заменить им на Берлинском фестивале реальных режиссеров-диссидентов.
Вот, мол, всё у нас в порядке с свободой слова, смотрите, какой охальник и насмешник, что себе позволяет: и красотки, и кровь, и шутки про «неблагонадёжность».
Герой – режиссер из «черного списка» (куда попал за анархистские мысли, о которых свидетельствует его пристрастие к футболкам AC/DC и Black Sabbath), временно отлучён от кино и снимает рекламу аэрозоля-инсектицида. Но страдает больше оттого, что маньяк, который уже отрезал головы (и вырезал на лбах покойников слово «Свинья») нескольким иранским фильммейкерам (включая самого Мани Хагиги), к нему интереса не проявляет. Хагиги – исключительно берлинская достопримечательность, был в «Форуме» с «Мужчинами на работе» и «Простым приёмом» и в конкурсе с «Приходит дракон», прежде отличался от соотечественников элементами мистики, теперь взялся за чёрную комедию. Ну, в визуальной яркости ему не откажешь; для краткой же, буквально в двух словах, рецензии отлично подходит часто звучавшее в шведском конкурсном фильме «Недвижимость» (Toppen av ingenting; этот опус я бы предпочёл развидеть) словосочетание «вилд свин» (в переводе это «дикий кабан», что в данном случае не имеет значения).
Так вот, в отсутствие шуток на экране, я придумал свою – многого не ждите, она на уровне Мани. За что Довлатов мог бы невзлюбить Берлинале? За сходство с советским литературным журналом. Это в фильме Германа-младшего (см. предыдущий репортаж) Довлатов говорит про систему предпочтений в таких журналах: «Полная бездарность – нерентабельна, талант – настораживает, гениальность вызывает ужас, наиболее ходкая валюта – умеренные способности». Так и тут. Впрочем, не совсем так: на Берлинале, благо фильмов – море разливанное, можно найти всё, даже гениальность, но посредственности доминируют.
Что страшно утомляет, но и облегчает жизнь: о многих фильмах можно с чистой совестью не писать. Для норвежской конкурсной «умеренной способности» «Утёйа, 22 июля» (Utøya 22. juli) Эрика Поппе придётся сделать исключение – единственный аншлаг на пресс-показе в главном фестивальном зале, где уйма свободных мест, к моему удивлению, была даже на Ван Сэнте.
Титан Гас снял, конечно, не слишком обязательную, но всё равно, в разы превосходящую конкурентов картину «Не волнуйся, на своих двоих он далеко не уйдёт» (Don't Worry, He Won't Get Far on Foot) – биографию сироты, алкоголика (с 12 лет, когда стащил у тётки бутылку джина), инвалида (с 21 года, когда угодил по пьянке в автокатастрофу) и карикатуриста Джона Каллахана с Хоакином Фениксом в главной роли и мощным supporting составом – от похудевшего Джоны Хилла до Удо Кира и Ким Гордон.
Собственно, Ван Сэнт следует совету, вынесенному в заглавие: он не волнуется, не парится, снимает и дышит ровно.
Так, я опять отвлёкся. «Утёйа» – реконструкция теракта 2011 года, когда правый радикал Андерс Брейвик учинил бойню на острове, где в палаточном лагере отдыхала молодёжь из правящей Рабочей партии. События восстановлены в режиме реального времени, снят фильм ручной камерой и одним кадром, без монтажных склеек (в разговорах на выходе из зала то и дело возникает немецкая «Виктория» – из конкурса Берлинале трёхлетней давности; такое ощущение, что здешняя публика нигде больше не бывает, иначе вспомнила бы пример позначительней).
Камера не отходит ни на шаг от героини, оказавшейся в кровавом аду, и этот приём в теории и нас должен доставить прямиком в пекло, чтобы, оглушённые выстрелами, почувствовали весь ужас происходящего.
У меня самоцельный режиссерский понт вызвал ровно обратную реакцию – недоверие и равнодушие. Анонимный соглядатай резни на острове раздражает невмешательством в происходящее; ручная камера была бы оправдана, находись она в руках жертвы или палача (Брейвик, вроде бы, документировал бойню), тогда бы получилась «Ведьма из Блэр», снятая самой ведьмой. Но вот такой взгляд – как бы изнутри, но постороннего – невозможен; говорит только о наличии у режиссера амбиций и отсутствии мозгов. Да, если вы, когда сами посмотрите кино, со мной не согласитесь, можете списать мою ругань на невезение с соседями: запах от говоривших по-польски критиков шёл такой, будто в Польше вместе с Холокостом отменили и дезодоранты.
Я ничего не пишу про фильм Лава Диаса – потому что отложил его до последнего, чтобы смотреть утром, с более-менее свежей головой. На фестивалях же фильмы проходят особый энерго-тест: удержат твоё подточенное недосыпом внимание или нет. Не все это испытание проходят – и дело не в качестве фильма. Вот «Мои провинциалы» (Mes provinciales) француза Жан Поля Сивейрака, изысканное черно-белое кино с цитатами из Новалиса и Хуциева, в каком-то смысле неавторизованный, вольный ремейк «Заставы Ильича» – история студентов-кинематографистов, которые встречаются и расстаются с красивыми девушками – активистками и интеллектуалками, снимают кино и запойно спорят о нем (в одном из диалогов возникают Pussy Riot: «Ты должен посмотреть в сети их образы. – Я предпочитаю не образы, а кино»). Так вот, кайф от фильма не спас меня от периодических провалов в дрёму на исходе второго часа.
А вот дебют украинского режиссера Марыси Никитюк «Когда падают деревья» (Коли падають дерева) не позволил ни секунду смежить глаза – такая дикая энергия, такая сильная любовь. Лариса (Анастасия Пустовит) гуляет с молодым бандитом Шрамом (Максим Самчик) – назло матери, бабке и всем деревенским сплетницам; Шрам уезжает на разборку (выбить из должника деньги некоего Вадима), но обещает вернуться. Разборка заканчивается плохо, Шрам исчезает, Лариса от отчаяния выходит замуж за унылого «селюка».
Вот почти и всё, сюжет блатного романса – но здесь он превращён в романтическую трагедию, которая сегодня возможна только в таком, мифологическом пространстве – где на руинах совка и перестройки полыхает язычество, и время будто остановилось, и о XXI веке напоминают только спутниковые тарелки на стенах панельных домов да даты на кладбищенских надгробиях.
Фильм открывает равно вульгарная и неистовая эротическая сцена: одно полушарие начинает ехидничать, мол, «Дикая орхидея», другое – в восторге от воскрешения украинского поэтическое кино. У Никитюк тут действительно Залман Кинг встречается с Александром Довженко – и это потрясающее слияние двух лун. Есть в «Деревьях» правильное влияние Кустурицы; а финальная сцена – девочка, летящая на лошади, – вольно или невольно напоминает Тобиаса на драконе из «Бесконечной истории». Всё, что я люблю, короче. Но источники вдохновения использованы не механически, они переправлены в уникальное, незаёмное кино.
Когда Никитюк вышла представить фильм, кто-то из съемочной группы сказал: «Наша королева». Я полностью солидарен.
Филипп Грёнинг тоже отправляет своих героев – то ли инцестуальных любовников, то ли просто слишком близких людей – брата и сестру, близнецов Роберта и Елену, в мир без времени. И пространство фильма «Моего брата зовут Роберт, и он идиот» (Mein Bruder heißt Robert und ist ein Idiot) здесь сужено до летнего леса, луга, шоссе и заправки. Минимум действия – на целых три часа, в течение которых Роберт (совсем не идиот) готовит сестру к экзамену по философии, а Елена (кажется безумной) на спор пытается переспать с первым встречным. Каждый кадр этого безразмерного киноклипа – как завораживающая живопись, смотрится же фильм – несмотря на хронометраж и бездействие – на одном дыхании. Но это тот случай, когда я могу понять и фанатов, и тех, кто голосовал ногами и выл на титрах «бууу»: слишком странно и иногда курьезно выглядит этот гибрид абстракции и телесности, выморочная сказка, играющая с философскими понятиями в их самом популярном изводе.
А вот и обещанный анекдот – из самого безысходного фильма фестиваля, четырёхчасовой сенсации «Форума» «Слон сидит неподвижно» (An Elephant Sitting Still).
У снятого в пыльных, пасмурных тонах«Слона», кроме продолжительности, есть и ещё одна мрачная особенность: режиссер Ху Бо покончил с собой в 29 лет. Собственно, основной мотив этого конгломерата историй о людях в китайской глубинке, такой: жизнь – это медленная и мучительная агония.
И сколько ни мечтай о волшебном слоне где-то там, в Маньчжурии, то есть, большом, не таком скученном и душном мире, как тот, в котором приходится жить-агонизировать, выхода не будет. Однако один анекдот вдруг звучит; его завуч рассказывает ученице, с которой состоит в чуть больше, чем дружеской связи. Профессор спрашивает у рыбака: «Ты понимаешь живопись? – Нет. – Чудак, лишаешь себя половины жизни. А музыку ты понимаешь? – Нет. – Эх, снова лишаешь себя половины жизни». Тут рыбак спрашивает профессора: «А ты умеешь плавать? – Нет». Рыбак сталкивает профессора в воду: «А ты лишился всей жизни разом».
Учитесь плавать.