Эстетский панк о тьме русской жизни и маниакальный визит Мастерской Брусникина, фантасмагория про Сталина, оборотившегося цыганкой, и вольная уральско-чеховская «Чайка», спектакли-променады, спектакли-концерты, просто концерты и лекции – всё это было в программе феста. Здесь – пьеса для чтения, написанная по мотивам шести весенних дней в столице Черноземья.
Пролог, в котором читателю, незнакомому с новейшей историей театра в Воронеже, предоставляется необходимая информация
Однажды мой мединститутский друг Юра метко назвал Воронеж «городом одного режиссера». Всей своей театральной славой Воронеж до недавнего времени был обязан только Михаилу Бычкову, художественному руководителю Камерного театра и Платоновского фестиваля. (На 25-й «Золотой Маске» побывали и Платоновский, и Камерный – впервые в истории национальной премии одновременно и в драматическом, и в танцевальном конкурсе! приз за лучшую мужсую роль – в «Антигоне» – получил Камиль Тукаев). С появлением фестиваля «ЦЕНТР» ситуация меняется. Начало же эти перемены берут в 2011-м, когда в «городе одного режиссера» появился придуманный Борисом Алексеевым «Театр Одного».
Борис Алексеев был молодым актером Камерного, дебютировал в 2004-м в «Журавле» и в нулевые играл в каждом спектакле театра. Семь лет назад я писал об Алексееве для «регионального» номера журнала «Театр.»: «Он был лучшим из всех виденных мной инишмаановских «бедных Билли» и неистовым Орестом в «Электре и Оресте», но не эти роли повод выделить его особо, а личный вклад в изменение воронежского театрального ландшафта – «Театр Одного»...». На моноспектаклях Алексеев не остановился и спустя несколько лет создал Никитинский театр. Когда в 2015-м Камерный переехал из ДК им. Карла Маркса, где квартировал с 1994-го, в новое здание, Никитинский унаследовал это пространство.
Осенью 2016-го «Гоголь-центр» провёл Форум негосударственных театров России. В его видимой, зрительской, части были спектакли казанской лаборатории «Угол», ижевских Les Partisans, частных профессиональных театров из Уфы, Краснодара и Иркутска. Алексеев, представлявший только что созданный Никитинский, участвовал в конференциях Форума – обмен опытом с другими отчаянными людьми, решившимися делать театр без господдержки, вряд ли оказался лишним. И при первой возможности Алексеев устроил в Воронеже свой фест независимых театров. Второй выпуск «Центра», прошедший с 29 апреля по 4 мая 2019-го на площадке Никитинского и в городской среде, способен погрузить в эйфорию: новый, молодой, живой, экспериментальный, новаторский, актуальный, крутой – любое прилагательное подходит – театр есть; он находит негосударственные источники финансирования; и не привязан к столицам.
Первое действие, которое разворачивается На сцене
В спецпроекте «ЦЕНТРА», спектакле-променаде «Число любви» – три части: «Слова», «Действие» и «Музыка». По такому же принципу можно было разделить события фестиваля: «Слова» – это лекции и читки, «Действие» – собственно, спектакли, «Музыка» – концерты Duo Zikr и «Курары». Но я воспользуюсь классификацией, предложенной самим фестивалем – театр на сцене и театр в городе; от одного до другого – пара шагов; с границы, установленной привычной театральной коробкой, снят замок.
Впрочем, и те спектакли, что существуют «по правилам» (зрители – в зале, артисты – на сцене), в программе «ЦЕНТРА» собрались неординарные. О «Сонме», работе Семёна Ступина и Мастерской Брусникина, где Василий Буткевич играет маньяка-легенду Чарльза Мэнсона, я уже писал. Участие самого модного московского театрального объединения в «ЦЕНТРЕ» – вклад в репутационный капитал нового фестиваля. И уместное напоминание, что всеми обожаемые брусникинцы, хоть и играют по большей части на сцене государственной «Практики», остаются независимым коллективом.
На старте фестиваля Театр 18+ из Ростова-на-Дону сыграл «Ханану» Юрия Муравицкого, только что побывавшую в конкурсе «Золотой Маски». Пьеса Германа Грекова – «чернуха», возведённая в крайнюю, гротесковую степень; герои здесь – почти как в «Техасской резне бензопилой», только без бензопилы – всё, что могли, пропили. И навязчивое финальное обращение к «религии-духовности» маркирует чисто российскую природу сочинения: мы не в Техасе, мои дорогие. Житие обыкновенных монстров из центрально-чернозёмной (ха-ха-ха) глубинки, описанное, в мягко говоря, небесспорном тексте, подвергается в спектакле остранению (время от времени действие прерывают ухарские комментарии шансонье-конферансье) и изощренной эстетизации: Муравицкий и замечательный художник Екатерина Щеглова отделили сцену от зала прозрачным полиэтиленовым занавесом, «разблёрили» картинку и превратили комикс-хоррор в заторможенный вертеп (все значения слова – и притон, и трущоба, и народный театр кукол – уместны). Я видел «Ханану» в Москве, в относительно большом зале ЦИМа; думаю, что в крошечном зале Никитинского ассоциация с театром марионеток стала острее.
Хозяин «ЦЕНТРА» – Никитинский театр – показал на фестивале премьеру этого года, спектакль Николая Русского «Цыганский барон, или Дождь из крови». Юрий Муравицкий написал в фейсбуке: «После спектакля «Цыганский барон» понял, что занимаюсь традиционным театром». Лучшего комплимента не придумаешь.
Борис Алексеев играет рабочего парня Алексея, который 26 октября 1951-го идёт себе на завод, бормоча самопальные стишата, покуривая беломорины и беззлобно матеря мастера Валерича, да встречает вдруг страшную старуху-цыганку с жёлтыми глазами и смуглой кожей в жёлтых пятнах. Цыганка прикидывается товарищем Сталиным и вызывает кровавый дождь... Рок, рейв, эмбиент и дискотека на одной сцене; Алексеев-Алексей поёт про снег, шкуру медведя и вождя в Кремле то как Штоколов, то как Лемешев, то как Take That; Коля Русский испытывает говорливых воронежских зрителей на прочность длиннотами и повторами, миксуя народную привязанность к ретро, тирании, Лепсу и Алене Апиной с абсурдом и клубной культурой. Но это я разлагаю всё на частности, как испорченый критик, пытаюсь построить ступеньки, а в голове Русского – как в голове Малковича из фильма Спайка Джонса, лесенок нет. А есть крутейшая, гипнотизирующая, шаманская дичь, и смешная, и зловещая. «Эх, молодой, с трёхметровой бородой».
Фест негосударственных театров был бы неполным без участия уральских гостей – Центра современной драматургии, выходцев из самого знаменитого частного театра страны – екатеринбургского «Коляда-театра». Кода «сценической» программы «ЦЕНТРА» – «Чайка» Рината Ташимова. Буйная неортодоксальная версия Чехова начинается с анекдотов, которые травит жлобоватый управляющий Илья Афанасьевич: «Приходит Станиславский к Чехову и говорит: «А приготовь-ка нам чайкý!». Рефрен – Alabama Song Джима Моррисона, и это ритуальное повторение песни – единственное, что можно счесть за подражание Ташимова учителю Коляде. Ключевой элемент декорации – побитый рояль небесно-голубого цвета, в него, как в колодец, бросает свои манифесты нервный, хрупкий Треплев (Алексей Романов); Тригорин – Ягодин – вампирическая пластика и неописуемый шарм; Аркадина – Маковцева – немыслимый союз хамства и нежности.
Среди неканонических действующих лиц – Мировая Душа (или, если не следовать программке, само воплощение театра – и в великой, и в нелепой ипостасях); её самоотверженно играет Тамара Зимина; первое действие завершается комическими похоронами Души, но театр-то, конечно, бессмертен – о чём и спектакль. Свежий (даром, что «Чайке» уже года три), бойкий, резкий и наглый Чехов; вторая после спектакля Кристиана Люпы в Александринском театре версия пьесы, где Треплеву даруется жизнь.
Второе действие, которое разыгрывается В городе
«В городе», точнее, в баре Harat’s Pub, разместился спектакль-концерт «НЕтрезвая жизнь», поставленный Дмитрием Егоровым с актёрским товариществом «Понедельник» из Новосибирска. В коллаборации артистов, играющих, пьющих и поющих на импровизированной сцене, узнаёшь лица из спектаклей Тимофея Кулябина в «Красном Факеле»: вот Онегин с Татьяной (Павел Поляков и Дарья Емельянова), вот Федотик (Алексей Межов), вот Йозеф К. (Антон Войналович). «НЕтрезвая жизнь» – их концертно-алкогольное посвящение великим советским пьяницам – Володину и Визбору, Шпаликову и Ерофееву, Битову и Высоцкому; косвенно в круг нетрезвых поэтов попал и Евгений Евтушенко – благодаря Аркадию Северному, популяризовавшему его стихи «Страх перед временем – паденье, На трусость душу не потрать, Но приготовь себя к потере Всего, что страшно потерять». Во время спектакля авторство фраментов не атрибутируется, все они складываются в единый коллаж, поток драматических и музыкальных сцен в трёх актах-реконструкциях нашей коллективной памяти.
Каждому зрительскому столику для «НЕтрезвой жизни» полагается бутылка водки с минималистичной закуской; я, само собой, принял правила игры и немедленно выпил. Но и затуманенный взгляд оценил стройность спектакля; парадоксальное «повышение» градуса – от доброго смеха первого акта к душной безысходности третьего. Камерная «НЕтрезвая жизнь» стала для меня третьей частью «советского цикла» Дмитрия Егорова, продолжением и завершением его работ, показанных на «Золотой Маске»: одна грань – выспренняя героика Светланы Алексиевич («Время секонд хэнд»), другая – концептуальный цинизм Дмитрия Пригова («Я.Другой.Такой.Страны.»), третья – кухонная душевность и смягченный водочными парами трагизм повседневности.
В городе «ЦЕНТР» представил две собственных продукции, результат лаборатории перформансов «LOVE IS DEAD», два спектакля-путешествия, где Воронеж – полноправное действующее лицо. Первый, «Число любви» – «коллективный променад», придуманный режиссёром Артёмом Томиловым и драматургом Олесей Лихачёвой. Второй, «Орфей не придёт» – «перформанс для одного зрителя» режиссёра Олега Христолюбского и драматурга Стаса Маклакова (его пьеса «По секрету говоря, тебе недолго осталось...» – результат Школы драматургии «ЦЕНТР», она опубликована в изданном фестивалем и Никитинским театром сборнике «Пять или семь пьес, которые вошли»). Эти проекты – разовые события, необходимо их хотя бы бегло описать – для истории и ноосферы.
«Число любви» начинается с проверки почти после регистрации на событие: прочитать пьесу участникам променада предлагается до выхода из дома. Текст Олеси Лихачёвой – лирический монолог героини Саши, бойфренда которой тоже зовут Саша; импрессионистcкие зарисовки о городе и чувствах, нелавнем прошлом и вдруг наступившем настоящем, о времени и о себе («Рынок «Труд». Все мы здесь одевались на холодной картонке. Продавцов многих помню, годами на одном и том же месте. Где они сейчас? Помню, ходила по рынку бабуля, продавала всякую мелочь и изоленту. Кричалка у нее была отличная, до сих пор слышу это: «Сигарееееты, пакееееты для мусорного ведра – и потом так резко – скотч кому?». (...) Как я ненавижу звонки с незнакомых номеров. (...) Забавно, что мы до сих пор употребляем выражение «взять трубку», как будто речь о городских телефонах. А вдруг все-таки нужно было взять? Вдруг что-то случилось или Саша с другого номера? Короче, бред»).
Прогулка идёт по двум маршрутам – женскому и мужскому, то есть, с актрисой или актёром в качестве проводника.
Я шёл по «женскому» пути – от остановочного пункта Плехановская (это, вроде бы, ещё почти центр города, но совсем затрапезный, на жд-рельсах сбоку от 3-й горбольницы) через центральную часть к частному сектору за университетом, в район живописных домиков-развалюх, откуда открывается вид на «низы» Правого берега. В тексте фигурируют конкретные топографические точки, но маршрут с ними не связан никак. По всему пути разбросаны тайники, из которых актриса с веткой дерева в руках (что-то вроде сказочного орехового прутика) достаёт конверты со скриншотами интимного онлайн-чата.
Один раз пути двух групп пересекаются – проводники на ходу договариваются о встрече вечером, перекрикиваясь через улицу. Третья часть спектакля, «Музыка», тоже размещена в виртуальном пространстве: это аудиофайл, который уже после спектакля приходит по электронной почте. Я предполагал, что мы получим песню «Наутилусов», упомянутую в конце пьесы, но нет, всё сложнее: 50-минутный трек «А Саша выйдет?» звучит как эмбиент с вторжениями городского нойза и дождя.
Про «Число любви» интересно вспоминать (особенно прочтя в письме такой «постфакт для размышлений»: «Актёры из спектакля Лёша Савин и Таня Солошенко летом сыграют свадьбу»), на что, возможно, и был расчёт. Сама гонка по городу (мы едва поспевали за стремительной Таней) была, скорее, утомительной. Кружевной, девичий стиль пьесы ладно срифмовался с «секретиками»–тайниками (в которых, как пояснил другой «постфакт», содержались фрагменты личной переписки режиссёра), но для часового бега одного приёма как-то маловато.
«Орфей не придёт» напомнил – не знаю, случайно или нет – о первом иммерсивном спектакле, показанном в Москве: в 2006-м фестиваль NET привозил в Москву «Не оглядывайся» (Don’t Look Back) Тристана Шарпса. Тогда бывшая фабрика промышленных бумаг, только-только преобразовывавшаяся в арт-центр «ПRОЕКТ_FАБRИКА», стала лабиринтами Аида, по которому блуждали уподобившиеся Орфею тройки зрителей. В самом запоминающемся эпизоде ты оказывался внутри гроба, на прозрачную крышку которого падали земля и цветы; кажется, тогда я впервые понял, что больше не боюсь смерти – на том свете так классно! Олег Христолюбский тоже предлагает отправиться в потустороннее – не пересекая городской черты.
Путешествие начинается от областного бюро судмедэкспертизы, проще говоря, морга; здесь каждый зритель поодиночке садится в машину. Водитель (который на самом деле – актёр Никитинского театра) включает скорбно-величественную музыку (трек Джессики Мосс из построковой группы Thee Silver Mt. Zion Memorial Orchestra & Tra-La-La Band) и начинает рассказывать истории, связанные с разными точками города. Ты быстро понимаешь, что водитель – это Смерть, и все истории – о людях, уже покинувших Воронеж. Проезжая СИЗО, я услышал текст, который напомнил о мрачных «театральных делах» Алексея Малобродского и Александра Калинина; хорошо, если бы в реальности исход у них получился иной. На каждом маршруте – свои «байки из склепа»; общий мотив – печаль по тому, что не успели, не доделали, не досказали в земной юдоли.
Христолюбский придумал для «Орфея» дивный финал: Смерть оставляет тебя неподалеку от Воронежского моря (так местные называют большое водохранилище, разделяющее город на Правый и Левый берега), ты надеваешь на глаза повязку и вслепую, сопровождаемый актером, идёшь по песку, слыша звуки религиозных церемоний (в подготовленные заранее в моём случае вторгся и незапланированный колокольный звон – Пасхальная неделя!).
В какой-то момент тропа устремляется вверх и, совершив небольшое восхождение, ты снимаешь повязку и видишь водную гладь, развевающуюся на ветру одежду с «последними словами» героев, женщину, играющую на фоно Эрика Сати (и ветер уносит музыку в дальние дали), женщину в лодке, женщину у стола с бокалами вина... Ты можешь выпить вино и написать на листе бумаги своё заветное желание – лист будет сожжен перед прочтением, и тот же ветер, что забавляется с музыкой Сати, развеет пепел; и всё это так, вроде бы, просто – и так ошеломляюще, нездешне красиво.
Эпилог, в котором цитируется фейсбук Михаила Бычкова
Пока я думал, как бы точнее и лучше закончить текст, на помощь пришла социальная сеть: слова Михаила Бычкова, с каждым из которым я солидаризуюсь. «Мне радостно и за город, где, к сожалению, немного хорошего в культурной жизни в последнее время происходит, и за коллег, которых я знаю давно, и которые продолжают меня приятно удивлять, расти, развиваться. Радостно, что в стенах, где 20 лет проработал Камерный театр, идут поиски современного театрального языка, работают энергичные молодые люди, встречаешь режиссеров, критиков, драматургов, представляющих сегодняшний актуальный российский театральный процесс. Как хорошо, что делать это хорошее дело никто не мешает! Никто (кроме профессиональных театроведов и критиков) не обсуждает содержание, выразительные средства, нужность, эффективность и т. д. Насколько свободна негосударственная институция и инициатива! Хорошо, что она находит поддержку и у определенных госструктур, и у бизнеса. Дай бог интересного продолжения фестивалю «ЦЕНТР»! Удачи и успеха коллегам из Никитинского! Спасибо».