В основе – пьеса Сергея Давыдова «Республика», состоящая из монологов русских, бежавших из полыхнувшего гражданской войной Таджикистана 1990-х
Конечно, «Где мой дом» – не только про недавнее прошлое и развал СССР. Он – про бездомность в родной стране. Про ощущение фатального разлома и вселенской катастрофы.
Крошечная сцена, минимум художественных жестов – но все сильнодействующие:
россыпь красных гранатов или лязг металла, контейнер для вещей, похожий на цинковый гроб. Гораздо сильнее, чем текст, в котором много страшного изложено как поэзия в прозе; когда читаешь, глаз радуется тому, как выглядит пьеса на письме.
«и я до сих пор не знаю
и вряд ли кто-то действительно знает
почему все случилось и кто виноват
кто дал им оружие
и кому было нужно
чтобы свобода и возрождение
превратились в «режь - убивай».
по непонятным причинам
при невыясненных обстоятельствах
одним днем
началась война»
Герои появляются беженцами, заглядывающими в окно с мороза; стучатся в «кошкин дом» внутри которого мы, с пледами на коленях. Ярославе, когда случилась катастрофа, было 14, она и сохраняет девчоночьи интонации. Ольга и Данил точно не те, какими были в 1990-е, уже взрослые, изрядно побитые люди – хотя именно младшенькой, Ярославе, доверено жуткое финальное признание: «я стала как все / я говорю без акцента / и как все лишний раз не хвалюсь / и на людях не радуюсь / часто боюсь и мало что понимаю».
Духовные песнопения вкрадываются в первый монолог Ярославы (Полина Одинцова или Евгения Михеева) – о том, как разделился-разломился мир (в старом остались горы Памира, в новом – горизонт, который только на русских равнинах и разглядишь), она вспоминает с улыбкой.
Ольга, героиня Виктории Верберг, служила ревизором в Минкульте, бежала в Россию в 29 лет; это её контейнер с одеждой, югославской стенкой и самаркандскими креманками превращается в спектакле в подобие гроба и даёт возможность оглушить лязгом металла. Ольга не улыбается, говорит, переходя на крик с доверительного, негромкого, но все равно напряжённого в полголоса. В начале спектакля заглядывает сидящим в первых рядах в глаза, приближается также, как когда-то Оксана Мысина, К.И. из «Преступления».
Только в «Доме» резкое сокращение дистанции до интимной не приводит к подлинной близости: сопротивляется драматургический материал.
Текст из, казалось бы, обжигающих исповедей звучит резонерским перечислением невзгод и обид, чуть смягчённых воспоминанием о потерянном рае.
Гинкас сделал всё что мог: актрисы стремятся сочетать трагический надрыв с доверительной интонацией; порой – в одном предложении, как Верберг, меняющая высокую тональность слов «Россия – она большой брат / Россия – моя страна / не Родина нет но страна» на относительно бытовое продолжение «не знали Россию но мы представляли / что Россия – цивилизация / что Россия – она перспективы».
Только Илья Созыкин роль Данила играет на одной взвинченной ноте, отхлебывая водяру, размазывая слёзы и провоцируя брезгливое раздражения. Не уверен, что это входило в планы актёра и режиссёра; но непохоже, чтобы и сочувствие к героям было первостепенной целью.
К трём героям «Республики» Гинкас добавил четвёртого, безымянного и бессловесного, значащегося в программке мужчиной с кистью, камнями и лопатой (Руслан Рафаелов). Он и формулирует ключевое слово спектакля – не вербально, кроваво-красной краской.
В самом начале окно «Игр во флигеле» затянуто бумажным холстом – на нём и пишется слово «Родина»; краска вязким сиропом капает на подоконник.
Перепачканный кусок бумаги лежал в снегу у входа во двор мтюзовского флигеля – с первого взгляда, пронял за кровавый платок – дело было 23 января, Москва митинговала. Но отличил кровь от краски, сообразил, что здесь театр, игра, подделка.
© Фотографии Елены Лапиной предоставлены пресс-службой театра