«Войцек», поставленный Антоном Шефатовым во Владивостокском Театре молодёжи, и «Обломов. Сон» Павла Никитенко в Мирнинском театре – по-своему незабываемые трактовки хрестоматийных текстов; «Гроза» Егора Равинского в Хабаровской драме мягче – школьники, приходящие по Пушкинской карте, не испугаются – однако имеет право на одно из лидирующих мест в длинном ряду инсценировок Островского.
Текст воспалённого шедевра Георга Бюхнера «Войцек» в спектакле Приморского краевого драматического театра молодежи не то, чтобы имеет значение; Антон Шефатов и драматург Виктория Костюкевич основательно купируют его – как и число исполнителей. На сцене только трое: Николай Тирищук – Войцек, Олеся Белоконь – Мария и Никита Лазарев – разом и Капитан, и Доктор, и ставший триггером кровавого преступления Тамбурмажор. Высокий фактурный Тирищук аутичен и слаб, живёт, как в дурном монотонном сне, подчиняясь не им заведённому ритму, внешне хрупкий Лазарев, напротив, безупречный альфа-доминант, представитель недоброй властной силы; офицер, манипулятор, мелкий бес.
Чёрное и красное – основные цвета: тьма, пришедшая из затхлого германского захолустья, угольный бассейн на авансцене – и свет-цвет опасности и преисподней.
Белая игрушечная лошадка и белое платье Марии – сполохи, кажущиеся в мире Войцека чужеродными. Важнее же слов и картинки в спектакле звук (композитор – Андрей Чугунов, звукорежиссёр – Юрий Конаков) – надсадный нойз, грозный гул; составляющая, оказывающая физическое воздействие.
Очень эффектно – но новаторским нового «Войцека» не назвать.
Программка обещает переосмысление привычных смыслов, лишение героя ареола мученика и жертвы системы, акцент на личную ответственность. Звучит весомо – почти также, как саунд-дизайн этой жестокой драмы, однако оригинальность высказывания – не из сильных сторон спектакля (и, возможно, уж простите за скептическое обобщение, всей молодой театральной режиссуры).
В один днём с «Войцеком» на фестивале показали спектакль Мирнинского театра «Обломов. Сон» Павла Никитенко, недавнего выпускника Мастерской Андрея Могучего – на первых минутах я пошутил, что начался второй акт «Войцека»:
роман Ивана Гончарова превратился в выморочный и мрачный космос, обитель зловещих клоунов, сон ленивого разума.
Увалень Обломов (Дмитрий Желнин) – едва ли не Плюшкин; жилец трухлявых низин, где всё обращается в подёрнутый сепией тлен; Няня (Анастасия Короленко) – похотливая демоница-великанша, словно пришедшая из якутского фольклора, Штольц (Михаил Гончаров) – нервный арлекин, искушающий ленивого друга путешествиями в дивный мир – который, конечно, окажется таким же мертвецки неуклюжим, как квартира-руина Ильи Ильича. Единственная связь с реальностью, где «Обломов» – это классика, живописная зелень и ласковый фильм Михалкова, персонаж, заявленный в программке, как Автор: Елена Сафронова комментирует действие из ложи бенуара; держи меня, соломинка, держи.
Опять же, всё это очень эффектно;
затея скрестить Гончарова с гоголевщиной, обратить сибаритский реализм в липкий приторный кошмар интригует.
Могла бы обернуться холостым ходом – если бы не артисты, точно чувствующие формальные правила игры и открывающие человеческие черты (текст ведь всё-таки и про жизнь, и про любовь), даже говоря нечеловеческими голосами в нечеловеческих интерьерах.
«Гроза» Хабаровского театра драмы традиционнее: ученик Сергея Женовача Егор Равинский с текстом обращается мягко (хотя и здесь не все слова пьесы о луче света в тёмном царстве дошли до сцены); толково сотрудничает с балетмейстером Юлией Новиковой – «Гроза» и пластический театр тоже; работает в относительно реалистической и чаще убедительной, чем нет, манере. Тем ошеломительнее появление Барыни (Марина Клепалова), той самой эпизодической полусумасшедшей старухи, чьи пророчества – «Все в огне гореть будете неугасимом. Все в смоле будете кипеть неутолимой! Вон, вон куда красота-то ведёт!» – пугают и, в конечном счёте, обрекают Катерину.
У Равинского эта барыня – Пиковая дама, призрак, ведомый лакеями, невесть как занесённая гнилостным петербургским ветром в дремучий волжский Калинов;
русская классика – единая (и совсем не расположенная к имперской России) вселенная.
Равинский придумал немало остроумных деталей; практически гениален гэг, в котором юркая странница Феклуша (Ксения Огурцова) вешает на уши дворовой девке Глаше (небольшая, но выдающаяся роль Эмилии Залуговской) лапшу о людях с пёсьими головами и иллюстрирует слова, напяливая на голову мохнатую абрекскую шапку. Но полноправный соавтор спектакля – художник Магнитогорской драмы Алексей Вотяков, постановщик замечательного «Лавра», ставшего одним из победителей Фестиваля театров малых городов. Вотяков построил и прозрачную, и устрашающую механическую конструкцию – сюрреальную мельницу с жёрновом, размалывающим не зёрна, но судьбы; с вышкой, на которую без страховки – у меня реально ёкало сердце – взбирается красивая мятущаяся Катерина (Татьяна Малыгина):
а внизу даже не волны: смертоносный дощатый настил и мрак зрительного зала;
и люди не летают.
Особый взгляд на проверенные временем произведения – это здорово; тем не менее, лучшим спектаклем как минимум первой половины фестиваля для меня стал «Друг мой» из Театра драмы и комедии «На Камчатке», что в городе Петропавловске-Камчатском. О магической и странной – я вот её по-прежнему не догоняю – пьесе Константина Стешика я более-менее подробно рассказывал в связи с постановкой Петра Шерешевского в МХТ. По сюжету пьесы-монолога два героя, рассказчик и его друг, бродят в ночи из квартала в квартал, ведомые желанием стрельнуть сигарету (но это сначала, потом поводы не возвращаться домой становятся всё менее определёнными и более фантасмагоричными). Шерешевский, обратившись к этому тексту, стал мудрить, Вера Попова, напротив, сторонится любых специальных эффектов и всякое физическое действие сводит к минимуму;
когда герои иногда ступают на беговые дорожки в углах сцены, это ложное движение выглядит ироничным штрихом.
Бетонный лабиринт в кровавых подтёках (художник – Алексей Лобанов), два исполнителя, Павел Шмаков и Роман Михайлов; поначалу почти не меняют положение в пространстве; и говорит до поры только один (спектакль существует в двух вариантах; солируют артисты по очереди; в Хабаровске «основным» другом был Шмаков). Мизансцены, в которых герои вступают в контакт, как молнии – и действуют так же остро; врезаются в сетчатку. И текст – проза, звучащая поэзией – задевает сильнее любого аудионойза и визуального гротеска.
Потому что в распоряжении Поповой оказался грандиозный артист Павел Шмаков;
я запомнил его после «Антарктиды» на Фестивале театров Дальнего Востока два года назад, недавно посмотрел на видео другой спектакль Олега Степанова, «Калеку с острова Инишмаан» – Павел точно лучший из всех Бедных Билли, что я видел. И вычурного Стешика Шмаков делает естественным; «Друг мой» мерцает, забавляет, тревожит; напоминает, что театр – это не зря.
