Тревога, одиночество, чёрный абсурд, невыносимая тяжесть бытия – самые очевидные ассоциации с именем Кафки. Но коллаж из полудюжины его коротких и очень коротких рассказов получился несколько иным: базисные мотивы кафкианских текстов сплелись в лёгкий и разноцветный театр.
Сложно представить, каким бы был мир, если бы Макс Брод, биограф и душеприказчик Кафки, исполнил его последнюю волю и сжёг всё написанное. Именно мир, не только литература: Кафка – провидец, один из самых влиятельных авторов ХХ века. Для нас же он – практически родной: старая советская шутка «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью» по-прежнему актуальна. Кафка ещё и вечный источник вдохновения для режиссёров, даром, что пьес он не писал и с кинематографом не сотрудничал.
Точёная форма его фантастических текстов, странные притягательные сюжеты, герои, причудливость которых не мешает узнаваемости, так и просятся на экран и сцену.
Кстати, про экран: в спектакле Никитинского театра «К. Рассказы» есть совсем немного видео – короткое вторжение театроведа и руководителя спецпроектов Никитинского Анастасии Цымбал, этакая ненавязчиво ироничная «биографическая справка», выбивающаяся из общего сюрреального стиля. Но и без видеопроекции спектакль напоминает анимационное кино: Николай Русский, художник Юлия Застава, хореограф Анна Донченко (актриса «Этюд-театра», игравшая у Русского в «Снеге любви») и подвижный секстет артистов Никитинского играют волшебный переменчивый космос.
Текст кафкианского «Превращения» в «К. Рассказах» не использован, однако превращение – ключевое для спектакля слово;
здесь всё течёт и изменяется; никакого настроенческого монохрома;
на маленькой сцене расцветают десятки и зловещих, и смешных, но всегда обольстительно живописных образов. Я не собираюсь заниматься их дешифровкой: «К. Рассказы» – работа чувственная, предполагающая иррациональный отклик; препарировать живые картины скальпелем ума – занятие противоестественное. Даже жанр спектакля определён особо: «Отец говорил со мной». Не только потому, что «Письмо к отцу» – текст, который прослаивает всё действие. В таком поступке есть и доля шутки, и манифестация интимности высказывания; здесь не про злободневность, здесь – про вечное.
Такой фантазийно-поэтический подход к инсценировке Кафки совсем не банален.
В немецком театре Кафку почти всегда дополняют современными политическими контекстами. За неделю до премьеры в Никитинском я смотрел «Отчёт для Академии» в берлинском Театре Горького – конечно, весь сюр срифмовался с стратегиями Евросоюза, и это в Германии – норма (кажется, только Андреас Кригенбург шёл иным путём). В России чаще всего обращаются к «Процессу» (здесь – немного о спектакле Тимофея Кулябина, здесь – немного о спектакле Дамира Салимзянова), который и актуализировать специально не надо. Кафка у Русского не привязан к определённому времени; сценография – абстрактная, костюмы – с условными ретро-элементами или чистый карнавал; это сказка по рассказам Кафки.
Начинается с «Содружества»: «Мы пятеро друзей, мы вышли однажды друг за дружкой из одного дома (...). С тех пор мы живем вместе, у нас была бы мирная жизнь, если бы то и дело не вмешивался шестой. Он не делает нам ничего худого, но он нам в тягость, это достаточно скверно; зачем он навязывается, если с ним не хотят иметь дело?» Коротенький, слов на 200 рассказ, превращён в гротескное дефиле (я не сразу узнал среди его участников худрука Никитинского Бориса Алексеева – в парике, с усами и в кислотном наряде съехавшего с катушек роликобежца), почти клоунаду, но клоунаду жестокую, точно передающую заложенный в тексте опыт отчуждения и изгойства. Роль чужака Шестого – у Андрея Клочкова; в финале он же сыграет сельского врача из одноимённого большого рассказа.
В версии Никитинского этот герой стал «спасителем-недоучкой» в попсовом терновом венце малинового цвета, а сам спектакль заканчивается фантасмагорическим причащением жареной говядиной у разинувшей створки гигантской чёрной раковины.
Но это потом, а сразу по окончании фрагмента «Содружества» из зрительного зала на сцену поднимется Татьяна Солошенко, роняя из рук страницы с текстом, и эти белые страницы, рассыпанные по полу – лучшее, что можно сказать по поводу несгоревших рукописей Кафки. Из них в «К.» использованы «Мост» (который актёры поют), «Новые лампы», «Верхом на ведре», «Тоска» и ключевое «Письмо к отцу». Автора играет Борис Алексеев, но ни одного слова ему произнести не удастся;
текст донесут до зрителей актрисы-переводчицы, рот самого героя будет заткнут кровавой тряпкой, нанизан на рыбацкий крючок и залит водой.
Сакральный для Кафки текст, в котором он обращается к отцу как к Создателю, – то, что можно проговорить только опосредованно. «Недавно Ты как-то спросил меня, почему я говорю, будто испытываю страх перед Тобой. Как обычно, я не знал, что Тебе ответить, отчасти именно из страха перед Тобой, частично потому, что в основе этого страха лежит слишком много подробностей, из которых едва ли половину я смог бы в разговоре совместить друг с другом».
Но страха нет в самом спектакле – бодром, озорном, музыкальном, органично переводящим пресловутую кафкианскую мрачность на язык красочного и очень подвижного театра. В «Тоске», версии одного из самых зловещих рассказов Кафки, где одурманенный ноябрьскими сумерками герой встречает ребёнка-призрака, «малютка-привидение» Сергея Кузнецова очень трогательно постукивает пальцами по стене с расщелиной: получается почти лирический Кафка. Впрочем, я не хочу навязывать собственные эмоции: «К. Рассказы» – спектакль, открытый для свободных ассоциаций;
каждому свой Кафка.
Николай Русский в Никитинском ставил собственный текст «Цыганский барон» (подробнее – здесь). Маленьким скандалом «Маски Плюс-2017» стал показ его «Снега любви», тоже основанного на собственном рассказе. Чужие произведения Русский инсценирует с не меньшей раскованностью: в Воронежском Камерном идёт его «Гоголь переоделся Пушкиным», где Хармс перемешан с «новоделом» 1970-х – литературными анекдотами Натальи Доброхотовой и Владимира Пятницкого, на «Маску Плюс» 2019-го привозили поставленное в Хабаровске «S.O.БАЧЬЕ S.ЕРДЦЕ». Все – очень разные, но любого спектакля достаточно, чтобы запомнить имя режиссёра.
Русский – изобретательный и непредсказуемый; штампы, инерция, эксплуатация однажды сделанных открытий – вот это всё совсем не про него.
И не про Никитинский, который в этом сложнейшем для всех театров мира сезоне – на передовой: за два месяца до «К.» здесь выпустили потрясающую «Чернобыльскую молитву». В мае ожидаются «Тайные виды на гору Фудзи» по Пелевину в постановке Ивана Комарова. Ради такого театра стоит пережить любой кафкианский морок вокруг.
© Фотографии Дмитрия Никулина