«Донбасс» – как «Сало, или 120 дней Содома»: если смотреть снаружи – кошмар и ад, но тем, кто внутри, нравится. «Судный день», напротив, приглашает в рай, пусть и в локациях свалки, лепрозория и убежища нищих-калек.
Но начну не с выдающегося киношокера Лозницы или неожиданного дебюта Шауки, а с покаянного признания: пропустил единственный показ фильма Ван Бина «Мёртвые души» – о культурной революции в Китае. Но это же почти преступление – назначать фильм длиной в 8 часов 16 минут (плюс часовой перерыв) на 9 мая, по сути, первый настоящий день фестиваля, когда хочется захватить фильмы-открытия всех программ.
Я выбрал: а) «Перелетных птиц» Кристины Гальего и Чиро Герры (автора нашумевших года два назад «Объятий змея») на открытии «Двухнедельника режиссеров»: любопытный гибрид американских жанров – гангстерской саги и ретро-экшна, вроде недавнего «Сделано в Америке» с Томом Крузо, только на экзотическом материале – быте и фольклоре колумбийских индейцев.
б) Открывший ретроспективную секцию «Каннская классика» редчайший фильм Паулу Роши, только что отреставрированный Португальской синематекой, «Остров любви» 1982 года: тренировка усидчивости и толерантности – если превозмочь лютое раздражение от театрализованного эстетства (в принципе свойственного португальскому кино, но в случае Роши приобретающего гипертрофированный, на грани с графоманией масштаб), погружаешься в стихию нестандартного метафорического байопика и вознаграждаешься сильнейшим романным действом.
в) «Донбасс» Сергея Лозницы на открытии «Особого взгляда», второго каннского конкурса.
На одни фильмы идёшь через силу, на другие, наоборот: хочу-хочу! Увидев кадры из «Донбасса» Лозницы, понял, что хочу дико – из какого-то темного, древнего любопытства, заставлявшего наших предков мчать в ярмарочные балаганы с уродцами, кунсткамеры и музеи восковых фигур:
экспонаты, оживленные смачной, гоголевской закалки фантазией Лозницы, покруче двухголовых младенцев.
К Гоголю в фильме есть прямые отсылки: пара брачующихся по семейному кодексу Народной республики Новороссия носит фамилии Яичница и Купердягина. Но вымысла тут не много: представляя фильм, Лозница сказал, что отправной точкой для сценария были ютьюбовские ролики, зафиксировавшие начало «неизвестной войны» в 2014-м и начале 2015 годов.
И это, правда, насколько фантасмагория, настолько и гиперреализм; коллективный портрет неосоветского народа – без гуманистических поблажек.
Первый появляющийся в кадре персонаж – бабища, подрабатывающая съемками в фейковых репортажах об атаках на мирных жителей, укоряет своих партнеров по телепропаганде в том, что рожи кислые. И слышит: сама в зеркало глянь, зеркало-то близко. Пенять на образы в фильме – все равно, что пенять на зеркало: здешние монстры, украшающие себя георгиевскими ленточками, – не из музея восковых фигур. Это война в Восточной Украине пронизана фальсификациями и ложью – но никак не фильм.
Последний съемочный день «Донбасса» был всего шесть недель назад; чтобы закончить к фестивалю, пришлось, по словам Лозницы, совершить сальто мортале. Возможно, будь времени больше, фильм бы выиграл в ритме; вот, например, третий в серии составляющих «Донбасс» эпизодов (единой сюжетной линии здесь нет, эта поэма без героя – поэма, опять же, в гоголевском смысле, как «Мертвые души»; свободно перемещающееся от персонажа к персонажу действие напоминает игровой дебют Лозницы «Счастье моё»). Эпизод, где проходимец Карамзин (в исполнении Бориса Каморзина) демонстрирует сотрудникам роддома залежи «гуманитарной помощи», якобы прихваченной бывшим главврачом, – вялый эпизод, не очень понятный, утяжеляющий начало.
Но, во-первых, эта тяжеловесность – плоть от плоти road movie, движущегося не по хайвею, а по бездорожью, да ещё и в воронках от взрывов.
Во-вторых, фильм набирает обороты и силу от кадра к кадру – как персонажи кульминационной сцены, в которой на потеху народу Донбасса к столбу привязывают старика в камуфляже, вот, дескать, любуйтесь на «добровольца карательного батальона». Народ в лице выпрыгнувших из машины гопарей начинает с селфи, толпа вокруг арестанта растёт и постепенно самовозгоняется до кровавых побоев, а вот уже и до пули в голову один щелчок пальца.
Этот эпизод можно включать в учебники режиссерского мастерства – и антологии самых страшных сцен; мне, честно, при всей закалке и эмоциональной устойчивости, приходилось напоминать себе:
это не по-настоящему, это актёры, актёры «Коляда-театра», Константин Итунин и Евгений Чистяков, они клёвые, они не звери
(помнишь, Вадим, как год назад Итунин оказался твоим соседом в самолёте Москва-Париж и отдал свой йогурт?). Но и Лозница – режиссер экстра-класса, и Итунин с Чистяковым играют великолепно (как и все прочие актёры из огромного ансамбля «Донбасса» от звезды «Масок-шоу» и Киры Муратовой Георгия Делиева в роли Батяни, отжимающего у несчастных донбасских бизнесменов деньги и собственность, до совсем неизвестных и эпизодических), не перебарщивая с гротеском – отчего и пробирает ужас. «Донбасс», конечно, фарс, только совсем не смешной. Можно, конечно, сказать (и это справедливо), что у Лозницы-режиссера нет чувства юмора; он трагик, никак не комедиограф. Но кошмар в том, насколько весь гротеск фильма не похож на гротеск; то, что на кадрах из фильма казалось преувеличением (а то и очернением), выглядит на экране абсолютной реальностью.
На входе в зал Дебюсси перед премьерными показами, как водится, звучит музыка из фильмов. Зрителей «Донбасса» отчего-то встречала Анна Герман, «Мы эхо, мы долгое эхо друг друга» – песня, с экрана не звучавшая. Герман то и дело заглушал надсадный электронный гул, напоминавший то ли вой сирены, то ли сбесившуюся сигнализацию – не специально, какой-то технический сбой (их в некогда отлаженном как швейцарские железные дороги Канне с каждым годом прибавляется), уже в зале тоже долбанул по барабанным перепонкам – крутая вышла рифма к фильму.
«Добро пожаловать в Донбасс», – бросил Лозница каннской публике: равнозначно приглашению в «новоросский» ад, выпустивший на волю всех разбойных демонов, сбросивших путы цивилизации.
Неожиданно, но светлым, жизнерадостным антидотом «Донбасса» стал показанный сразу же за ним, но уже в основном конкурсе, «Судный день» (Yomeddine) Абу Бакра Шауки (о котором я уже немного рассказывал в первом репортаже от 8 мая). Синопсис не сулит ничего «хорошего»: копт Бешай, 40-летний обитатель колонии прокажённых, весь в жутких шрамах, хоронит жену, жертву той же чудовищной болезни, и, уже после похорон, впервые познакомившись с тёщей, решается пуститься на поиск собственного отца. Компанию Бешаю составляет маленький мусульманин, сирота Обама по прозвищу Нубиец, уставший от побоев в детдоме.
Сюрприз: фильм о путешествии странного дуэта («Судный день» тоже, кстати, как и «Донбасс», роуд муви, населенный, в основном, пугающими героями; и тоже родился из документа, только не чужого found footage, а собственного корметра Шауки «Колония», познакомившего его с исполнителем главной роли Ради Гамалем), оказался легчайшей работой.
И фрики здесь только на лицо ужасные, а внутри – добряки, и месседж – умиротворяющий:
судный день не наступит никогда, потому что все – неподсудны, все достойны рая, и все равны уже сейчас, а жизнь – счастье, даже если ты – изуродованный сирота, человек – скрюченные ручки, человек – скрюченные ножки или никаких ножек у тебя нет вовсе.
А ещё «Судный день» красиво продолжает начатую Асгаром Фархади линию обманчиво простодушного кино (если обращать внимание только на эмоциональный, не стесняющийся мелодраматических перегибов сюжет), действие которого, вроде бы, датировано нашим временем, но на деле разворачивается во вневременном, мифологическом пространстве.
В «Судном дне» до поры почти безуспешно ищешь приметы дня сегодняшнего – вроде джипа на пароме (похожий автомобиль «экспроприирует» новая власть в «Донбассе»). Они сознательно затушёваны – и на свалке, где роется в поисках хоть чего-нибудь ценного Бешай, обнаруживается кассетный плеер и журнал People с Мадонной и Уорреном Битти: кадр из «Дика Трейси». Позднее, когда странники раскопают в завалах египетской бюрократии дело Обамы, станет ясно, что все происходит году в 2015-м. Но это не имеет никакого значения; всё могло случиться и во времена фараонов, к высеченным в камне изображениям которых прикасаются руки Бешая и Обамы.