СТИ – театр, который не гонится за количеством премьер, зато каждый спектакль здесь не теряется во времени и со временем не скисает. Новая инсценировка булгаковского текста – чистый пример новой театральной классики.
С пламени всё начинается: его языки вырываются из жерла письменного стола (большая часть действия вытеснена на узкую авансцену, в декорации солируют два предмета-полюса – писательский стол да кровать сумасшедшего дома), покуда нечистая сила озорно выглядывает-выпрыгивает из каждой щели. Пламенем всё заканчивается: во втором акте, уже после бала Сатаны, когда полыхает вся подпаленная воландовской братией Москва, даже одежда героев превращается в тлеющие лохмотья. Впрочем, спектакль, придуманый Женовачом вместе с постоянными соавторами, художником Александром Боровским и художником по свету Дамиром Исмагиловым, не изменяет принятой в СТИ приглушенной гамме; доминирует грязновато-белый, цвет сшитого из больничного белья задника и устилающей пол кафельной плитки.
Тем «звонче» огонь – диавольской жаровни, свечей («мессир не любит электрического света») или оранжевых апельсинов в авоське – это Воланд навещает психушку с «передачей», вскоре подрезанной вороватой медсестрой Геллой. И тем яснее мотив укрощения огня – рукописи, как и было сказано, не горят, спорить с этой наивной и живучей максимой не хочется. Даже если она – всего лишь бред.
У Женовача, кстати, все, кроме мессира (он в этой постановке иной раз напоминает профессора Стравинского – всех вылечит), – в больничной спецодежде, и грань между санитарными халатами и смирительными рубашками почти неразличима; поди угадай, кто принимает твою одежду в гардеробе и продает программки – кандидаты в доктора или вырвавшиеся на волю психи.
Гардеробщики в медицинской униформе – своеобразный театр в фойе до начала собственно представления. В Студии театрального искусства театр вообще легко выходит за границы зала – чаще всего, в формах, весьма удобоваримых – причем, буквально: я о мороженом в антракте «Записных книжек» или водке с огурчиками на маршруте «Москва – Петушки» (а зеленые яблоки, встречавшие зрителей «Битвы жизни», стали хрустящей визиткой Студии). Иногда этот перехлест может невсерьез напугать – как потешный шурум-бурум со стрельбой в фойе перед началом «Записок покойника», иногда – навести реальный ужас: зрителям «Самоубийцы» по дороге в гардероб приходится пройти мимо мертвого тела – это глупый Федя Питунин, который застрелился, оставив записку «Подсекальников прав. Действительно жить не стоит». В «Мастере и Маргарите» эта игра вне сцены – на грани уличного театра: в антракте буфетчик варьете Андрей Фокич Соков (Андрей Назимов, заявивший о себе в «Кире Георгиевне») рекламирует бутерброды с лососем (действительно, достойные), чем ставит в тупик отдельных снобов: мол, что за цирк? Аниматоры какие-то.
Для воландовской свиты в таком слове ничего обидного – до торжественного и высокопарного финала романа (на самом деле, как говорит изучавший черновики и дневники писателя Женовач, толком Булгаковым незаконченного) они и есть аниматоры – банда веселых и опасных клоунов. И в спектакле СТИ Воланд и его свита оправдывают любые ожидания: тонко, не злоупотребляя гротеском, ведет партию профессора черной магии (и, по совместительству, доброго доктора) Алексей Вертков,
блистает сексуальностью профессиональной доминатрикс Гелла Татьяны Волковой, порыкивает чернорабочий смерти Азазелло Александра Прошина, скалится кошачьей улыбкой Бегемот Вячеслава Евлантьева, вальяжен и деловит одновременно Коровьев Григория Служителя.
А вот фарсовый подход к другим героям (пусть даже и сатирически выписанным) смущает театральных пуристов. Женовач же совсем не чурается ни клоунады, ни фокусов, ни гиньоля – вместо головы Берлиоза (Сергей Аброскин) катятся по сцене капустные кочаны – и, по мне, это здорово;
а до чего хорош Иван Бездомный – первая стопроцентно комедийная роль Ивана Янковского, обычно склонного к возвышенным неврозам.
Нет, я далек от апологии «Мастера и Маргариты»; это вовсе не образец надменно застывшего совершенства; кто-то смущен слишком живыми, несовершенными, какими-то уязвимыми персонажами: и Иешуа (Александр Суворов) – жалкий худосочный юродивый с блаженной улыбкой, и Пилат (Дмитрий Липинский) – больной на всю голову, на котором вместо плаща с кровавым подбоем – рубаха, перемазанная ржавой сукровицей, и Маргарита (Евгения Громова) – скорее, «о, эта сумасшедшая москвичка», чем «гений чистой красоты», и Мастер (Игорь Лизенгевич, актер, которому в «Записных книжках» доверено чтение рассказа «Студент» – смена комедийного на высокий трагический регистр) – сломленный человек, почти живой мертвец.
Такое решение ролей я как раз полностью принимаю, но вот финал с его пафосной музыкальной фонограммой и неуместно буйными спецэффектами вызвал у меня недоумение.
Однако это всё частности, маленькие расхождения во вкусах, не меняющие целой картины – панорамной, многослойной, играющей с жанрами. Основным в их калейдоскопе Женовач выбирает «шизофрению, как и было сказано»: этим вместительным словом спектакль обозначен в программке. История Мастера и Маргариты, представленная труппой психиатрической лечебницы под руководством Воланда. Возможность увидеть роман, зачитанный до попсовых дыр (уже и песни по мотивам сочиняли Игорь Николаев с Александром Розенбаумом), свежим взглядом.
Прикинуться блаженным – и так почувствовать мистическую ясность текста о спасительном принятии неизбежного.
Единственно возможный рецепт выживания в этом безумном, безумном, безумном, безумном мире.
