Вердикт жюри всегда вызывает противоречивые комментарии; не просто споры, но часто бурное негодование; и 2018-й вряд ли станет исключением. О новых лауреатах премии мы сообщим отдельно, пока – развернутый отчет о программе 24-й «Золотой Маски».
В жюри драматического театра и театра кукол – 16 человек с театроведом Алексеем Бартошевичем во главе, в жюри музыкального театра – 15, председатель – дирижер Павел Бубельников (здесь – полный список). Все – исключительно достойные (оставим в скобках инцидент на «Розенкранце и Гильденстерне», спровоцировавшем актрису Ольгу Яковлеву на негативные комментарии в голос), но, как видите, их много. Потому ежегодное удивление коллег-журналистов, что, вот, опять победил не тот (не самый новаторский, не самый смелый и вообще не самый), несколько странно: тут чистая математика – очевидно, что общее мнение такого количества по определению разных людей чаще всего сводится к компромиссному, нейтральному результату (см. хотя бы отчёт о прошлогоднем фестивале).
Радикальные постановки регламент «Золотой Маски» предполагает выделять в отдельную секцию «Эксперимент» (здесь решение выносится совместно музыкальным и драматическим жюри), но в 2018-м подкачали эксперты (о чём скажу дальше). К экспертам, конечно, тоже всегда много вопросов, но иначе и невозможно; я тут склонен к бытовому мистицизму:
частные мнения – частные мнениями, но в конечном счете программу формирует рок, старые мойры и триумвират Мельпомены, Талии и Терпсихоры, и если весь мир – театр богов, то что говорить о театральном смотре?
Тут критики-отборщики помимо воли становятся проводниками потусторонних сил; да и нечего пенять на зеркало (сцены), какой театр имеем – такой и репрезентуем.
Вообще же, мне очень нравятся слова Эдуарда Боякова, который придумал «Золотую Маску»: фестиваль важнее премии.
Кто там что получит на Новой сцене Большого воскресным вечером 15 апреля, конечно, интересно, но куда интереснее смотреть и вспоминать всех участников, рассредоточеных по нескольким категориям.
Этот текст в основном о драматической части конкурса. В балете и современном танце я профан, из программы-2018 видел всего один спектакль, музыкально-пластический перформанс из Казани «Зов начала (Алиф)» – потому что его вместе с хореографом Марселем Нуриевым придумал режиссер Туфан Имамутдинов, работающий и в драматическом театре.
В оперной номинации четыре спектакля поставлены «драматическими» режиссерами:
«Родина электричества» Михаила Бычкова (в Воронежском театре оперы и балета, музыкальный руководитель – Юрий Анисичкин), «Саломея» Марата Гацалова (в Мариинском театре, музыкальный руководитель – Валерий Гергиев), «Чаадский» Кирилла Серебренникова (в «Геликон-опере», музыкальный руководитель – Феликс Коробов); да, запись трансляции «Чаадского» от 14 апреля должна быть доступна на сайте Yandeх в рамках нового проекта «Золотая Маска Online» (вместе с «Губернатором» Андрея Могучего и «Королём Лиром» Дениса Бокурадзе).
Особое место в оперной секции – у незабываемого спектакля Cantos Семёна Александровского (и Ксении Перетрухиной: художник здесь – полноправный соавтор) в Пермской опере, где Теодор Курентзис – не только музыкальный руководитель, но, по сути, исполнитель главной мужской роли.
Но в том, что касается музыкального театра, я рад остаться благодарным зрителем и воздержаться от критических текстов; да, а опера (наряду с кино), безусловно, лучшее изобретение человечества.
Все драматические спектакли разделены на две категории – большой и малой формы. Начнем с больших.
13 великанов
О некоторых номинантах я уже рассказывал – и в рецензиях сразу после премьеры (здесь – об «Ахматовой. Поэме без героя», здесь – об «Иванове»), и в первом тексте о «Золотой Маске-2018» (о «Губернаторе» и четвертой части гоголь-центровского проекта «Звезда» «Кузмин. Форель разбивает лёд»). Об одном – «Демократии» Алексея Бородина в РАМТе, о немецком политике Вилли Брандте и его референте Гюнтере Гийоме, оказавшемся агентом Штази, – сказать ничего не могу, потому что не видел. Но могу предположить, судя по шпионско-психологической пьесе Майкла Фрейна и другим работам Бородина, что «Демократия» – не прямая, не в лоб, но всё же попытка какого-никакого политического театра, который в России отсутствует как класс; а если и существует, то только в виде «прослойки» – в лабораториях или крошечном «Театре.doc». Путешествие по коридорам власти (пусть и с безопасного расстояния – речь-то о чужой да еще и несовременной власти), приглашение к разговору не только о «вечном», звучащее с большой сцены крепкого традиционалистского театра, – по нынешним меркам уже событие.
Хотя чего это я, забыл о Льве Додине? Каждый спектакль Додина последних лет (включая идущий сейчас в кинотеатрах «Коварство и любовь») – и художественное, и политическое высказывание. «Страх Любовь Отчаяние» в Малом драматическом театре – театре Европы объединяет несколько текстов Бертольта Брехта: серию драматических сцен «Страх и отчаяние в Третьей империи» и диалог «Разговоры беженцев». Додин не осовременивает действие внешне: на сцене – именно берлинское кафе первой половины 1930-х, с чарльстонами и джаз-бандом за подбитым стеклом в глубине и беженцами, судьями и штурмовиками за столиками на авансцене. Но ставит, конечно же, не про дела и проблемы давно минувших дней.
Параллели с Германией времен восхода нацизма иногда – ошеломляют, иногда кажутся натяжкой: всё-таки каждый тоталитарный режим тоталитарен по-своему, и кто бы что ни говорил про «фашизм с человеческим лицом», Третья Империя Брехта – не близнец новой российской империи.
Публицистический посыл – важный, но не единственный аспект спектакля. Сильнее метких попаданий в современные болевые точки то чувство растерянности и дисгармонии, что обостряется в мрачные моменты истории, но гложет мыслящего человека всегда. Онтологически, так сказать.
Да, постановка любого острого текста может обернуться неожиданным смещением акцентов. Вот написанная в годы фашистской оккупации Франции пьеса Жана Ануя «Антигона»: предельно актуальная ода хрупкой героине, осмелившейся сказать «нет» в пору тотального лицемерия и позорного соглашательства – и заплатить за это «нет» жизнью. Какой болезненно острый спектакль только что поставил в Воронежском Камерном театре Михаил Бычков, какая у него невероятная Антигона (Татьяна Бабенкова) – ей отдано сердце режиссера, и царь Креон (его играет Камиль Тукаев, входящий в жюри нынешней «Золотой Маски»), при всей убедительности его прагматичных мотивировок, – абсолютный антигерой. Но, оказывается, и Ануя можно трактовать по-разному: в спектакле Феликса Бикчантаева в Башкирском драматическом театре им. М. Гафури Антигоны будто и нет – на сцене не стихийный борец, а глупо улыбающаяся девушка-несмышленыш. Одна деталь: в новой постановке Михаила Бычкова героиня отказывается от гренок Кормилицы; после того, как ты на рассвете совершила государственное преступление – бросила землю на непогребенный труп брата – даже мысль о еде невозможна.
У Бикчантаева Антигона жадно набрасывается на хрустящие тосты – как оголодавший зверёк, подчиняющийся инстинктам. А «крепкий хозяйственник» Креон здесь, несомненно, гарант стабильности; его осуждение всего лишь дань традиции – что ж делать, если так заповедали миф и Ануй?
Об ануевских персонажах я вспоминал за несколько дней до московских гастролей «Антигоны» – в Большом, во время пресс-конференции Екатеринбургского театра оперы и балета, привезшего на «Маску» первую российскую постановку оперы «Пассажирка» (о послевоенной встрече узницы концлагеря со своей надзирательницей). Пресс-конференция, посвященная, в частности, и долгосрочному сотрудничеству с зарубежными коллегами, проходила 18 марта, на следующий день после закрытия Британского совета в России. Журналистка «Независимой газеты» спросила присутствовавшего среди спикеров Михаила Швыдкого, насколько возможно строить такие планы в свете неприятных событий. Швыдкой выступил точь-в-точь как Креон: мол, всякое бывает, не стоит драматизировать, надо с пониманием относиться к текущему моменту. И башкирская «Антигона» придерживается такой точки зрения.
Ну а Римас Туминас в вахтанговском «Царе Эдипе» ставит велеречивую античную трагедию Софокла «как написано», совместно с Национальным театром Греции, облачая хор афинских перформеров в черные костюмы с галстуками, но сохраняя абсолютно вневременной постановочный слог, лишенный малейших аллюзий на современность и быт.
Это красивый и очень герметичный, с задраенными как на подводной лодке входами-выходами спектакль музейного измерения.
Вот Матрена Корнилова, режиссер «Воительницы-джырыбыны» из якутского театра «Олонхо», выйдя на поклоны, пожаловалась, что в Москве играть спекталь было тяжело:
актеры привыкли к непосредственной реакции местной публики, москвичи же не вняли призыву программки выражать своё изумление или возмущение криком «Но!..» и смотрели, как принято: молча.
«Царь Эдип» же, кажется, вовсе не предполагает какой-либо живой реакции, только сдержанное любование точёной поступью исполнителей, грозными перекатами исполинской бурой трубы, придуманной сценографом Адомасом Яцовскисом, под трагедийную музыку Фаустаса Латенаса.
«Воительница-джырыбына» – фолк эстрадного толка – соревнуется с «Преступлением и наказанием» Александринского театра, очень сильной и очень подробной инсценировкой романа, осуществленной венгерским режиссером Аттилой Виднянским. Такая эклектика программы – нормальна; конкурс фестиваля – не кураторский проект (в отличие от параллельной секции «Маска Плюс»), а сформированная экспертами разных возрастов и пристрастий панорама достижений театрального хозяйства; что выросло – то выросло.
В Александринском вырос буйный, дающий жить и стилистическим сорнякам, и редкой экзотической флоре спектакль, в котором чистого действия (не считая всего один антракт) – на пять часов.
И при этом даже народ в антракте не сбегает (не знаю, как было на гастролях в Москве, смотрел «Преступление» на родной сцене) – потому что не оторваться. Виднянский, который имеет вкус и к чисто театральным сюрреальным бесчинствам (моя коллекция театральных артефактов пополнилась железными монетами, под чей похоронный звон умирала Катерина Ивановна, и гнутым гвоздем, которым Родион Романович книгу Федора Михайловича к сцене прибивал), оказался превосходным рассказчиком. И номинированная на «Маску» за роль Сони Анна Блинова – открытие всего театрального года.
В «большой форме» 2018-го аж два спектакля Юрия Бутусова, что, по мне, так перебор; двое – это слишком, как говорили в одной зарубежной комедии. «Барабаны в ночи» в Театре им. А.С. Пушкина – окей, еще один Брехт в программе, дикий, необузданный, больше сон о Брехте, чем инсценировка пьесы; ослепительный и оглушительный антипод камерного (несмотря на «большую форму») Брехта в версии Додина. Но вот «Дядя Ваня», поставленный в Театре им. Ленсовета, – ни в какие ворота.
После мучительного просмотра не удержался от фейсбучного поста; давайте-ка я здесь сам себя процитирую:
«Бутусов, конечно, хороший режиссёр, но с истёкшим сроком годности. И остохреневший текст «Дяди Вани», который лениво и бестолково перетасовывается, вообще лишний; если снять свои уши с гвоздя внимания и от текста отстраниться, можно какое-то время любоваться парадом героев с горбуном Ваней, почти созданием доктора Франкенштейна, во главе. Они – будто из ленинградских некрореалистических фильмов; мочебуйцы, труполовы и санитары-оборотни; и брёвна на обед для Вани и женщин оттуда же. Такая ассоциация.
А ещё я вспомнил, что года два назад, когда пришёл на «Сон об осени» сразу после космического «Поля» Волкострелова, подумал, что вот, пересел с ракеты в карету. А сегодня Нелли Высоцкая подсказала другую метафору: ослика. Он, в общем, не хворает, уши торчком, копытца цокают, как каблуки Сони в финале, и упрямство «в построении самобытного авторского мира» присутствует, и попоной красивой накрыт; но есть же и ракеты, и скоростные поезда с самолетами; а есть – ослики. И их очень любят отборщики «Золотой Маски». И публика. И Бутусову – как старому рокеру или такому же утиль-мэтру, Някрошюсу, – устраивают овацию с ободряющим свистом уже в начале представления».
Для протокола замечу, что считаю осла животным выдающимся и достойным всяческого уважения; попутно горячо рекомендую проект Бориса Юхананова «Золотой осел» и новейший фильм Анатолия Васильева «Осел».
Кто получит «Маску»? Не удивлюсь, если один из двух Бутусовых и получит. А «Дракону» Константина Богомолова – вместе с великим «Розенкранцем и Гильденстерном» Дмитрия Волкострелова – я после премьеры в феврале 2017-го посвятил целую пьесу. Пьеса – здесь, я перехожу к «Драме малой формы».
15 малых сцен
Программа из спектаклей «малой формы» выглядит сильнее и интереснее «крупноформатной» (слабенькая здесь только «Гроза» Даниила Безносова в Краснодарском Молодежном театре; аккуратная постановка без единой, хотя бы самой завалящей свежей мысли; зато сцена завалена бутафорскими бревнами и залита настоящей водой – рука так и тянется к фотокамере). Но о ком-то придется совсем скороговоркой: всё-таки 15 номинантов – не шутка.
О «Дыхании» Марата Гацалова в Театре Наций говорить не хочу, ибо очень люблю ту версию пьесы Дункана Макмиллана, что сделала Кэти Митчелл, Гацалов же сочинил нечто совсем другое, претенциозное и неубедительное. О «Тартюфе» Филиппа Григорьяна в Электротеатре СТАНИСЛАВСКИЙ мне сказать нечего, кроме того, что там Мольера разыгрывает казненная царская семья, а в каждом из действий сидишь по разные стороны сцены, и всё это насколько эффектно, настолько и бессмысленно;
фантик конфеты «Мольер на фоне революции».
«Изгнание» Миндаугаса Карбаускиса в театре им. В. Маяковского не видел, ибо, признаюсь, слаб, уже несколько лет как не могу себя заставить ходить на спектакли этого режиссера, совсем мы не совпадем темпераментами.
Болею за Волкострелова, но он, судя по реакции жюри (я про возгласы Ольги Яковлевой на московском показе), опять ничего не получит.
На особом положении «Человек из Подольска» Михаила Угарова в «Театре.doc».
Я смотрел этот очень смешной спектакль днём 1 апреля; ничто не предвещало трагического вечернего известия о скоропостижной смерти Угарова.
Как теперь будет оценивать «Человека» жюри, не знаю; очевидно, что необходимо какое-то специальное упоминание. Впрочем, будучи немного знаком с Угаровым, думаю, что он был бы против пристрастной оценки спектакля. И сам попробую написать так, как если бы его режиссер был жив.
«Человек из Подольска» по пьесе Дмитрия Данилова – не мрачная, хотя и вполне кафкианская фантазия. Герой – наш типичный (или лучше так – типовой) современник: парень из Подмосковья, заурядность с образованием историка, живет с мамой, до службы добирается на трех видах транспорта, без души и радости отрабатывает нищенскую зарплату редактора муниципальной газеты, играет, правда, в индастриал-группе «Жидкая мать» (и, судя по названию, читал Сорокина), но тоже как-то так, без огня.
И вот эта серая личность попадает в полицейский участок, только полиция здесь странная: вместо наручников, пыток и подброшенных наркотиков заводит с задержанным разговор об истории его малой родины, неприметной красоте провинции и искусстве, предлагает заняться эзотерической гимнастикой и вообще всячески склоняет к личностному росту.
Спектакль Угарова – почти манифест театра драматурга, где главное – внятно донести до зрителя пьесу, передав слово Данилова техничным артистам, без лишних режиссерских выкрутасов.
Но это ещё и парадоксальный антифашистский манифест: полиция, каких бы благих целей ни добивалась, остается частью репрессивного аппарата, а «Человек из Подольска» выступает за право своего героя не поддаваться насильственной переделке и оставаться собой, каким угодно серым, скучным и незначительным, но собой.
Если спектакль Угарова отдает первенство драматургу, то «LONDON» Сергея Чехова в Новокузнецком драматическом театре – напротив, образец вычурной (при всем аскетизме) режиссуры. Пьесу Максима Досько – гимн белорусскому даже не маленькому, а крошечному человеку, сантехнику, которого хобби – соломоплетение – занесло в столицу Великобритании (и столица патриоту белорусских канализационных труб не понравилась) – Чехов превращает в подобие античного мифа – с хором и актером, который на деле оказывается молчаливым статистом, изображающим то ли Геракла, то ли Прометея прикованного:
такое, дескать, нутро у Гены, и костюм, в котором дерьмо чистят, если присмотреться, точь-в-точь скафандр человека, ступившего на Луну. Нет, увы, неубедительно; не ступит Гена на Луну, будет сидеть в своей крысиной норе, мамину кашу жевать да за Пути…, тьфу, за батьку Лукашенко (дело-то в Беларуси) голосовать.
А Чехов – да, интересный режиссер, надо полагать, позовут на постановку в Театр Наций как победителя Фестиваля малых городов; еще посмотрим.
Не верил глазам, что уже на первом конкурсном показе «Золотой Маски», в самом начале марта, вижу «Сучилища» из Драмтеатра города Серова – настолько крутым оказался фестивальный старт. Забыл про привычную уже усталость – от старых или новых, но предсказуемых текстов, от моментально угадываемых режиссерских решений, от актерской рутины, от дежа вю или «лучше бы совсем не вю».
Мощнейший текст Андрея Иванова, мощнейший режиссерский ход петербуржца Петра Шерешевского – перенести героев нашего времени, гопницу «сучилища» и препода философии, на спор согласившегося трахнуть целку, в мифологическое пространство, то ли позднее Средневековье, то ли ранний Ренессанс.
Только там и возможна трагедия, несовместимая с современностью; только там откинувшийся по удо зек может обернуться Хароном, парализованный алкаш – сфинксом, циничный спор – великой и невозможной, как «Кармен», love story.
Да, это ещё уникальный случай, когда соблюдение антиконституционного закона «против мата» породило особый изощренный язык:
мат, на котором вольно говорят герои Иванова, в версии Шерешевского заменили неологизмы («зибанутая», «зибуй отсюда», «бладки» и т.п.), усиливающие странность происходящего – одновременно и здесь, в реальности, и в условном гипертеатральном пространстве.
Спектакль был бы невозможен без актрисы Карины Пестовой; раздавай «Маски» я, выбирал бы между ней и Анной Блиновой из «Преступления и наказания» (притом, что на премию номинированы и Алла Демидова – за «Ахматову», и Ирина Тычинина – за «Страх Любовь Отчаяние», и Елизавета Боярская с Чулпан Хаматовой – за «Иванова»). Озибительно началась гастрольная часть основного конкурса «Золотой Маски».
Потом, конечно, было разное. «Король Лир» Дениса Бокурадзе, подвижника из Новокуйбышевска, руководящего в далеком городке театром-студией «Грань», – визуально эффектный, мохнато-войлочный спектакль, всё же остающийся в локальной зоне трогательно кустарного театра. «Королю Лиру» повезло попасть в проект «Золотая Маска online» – было забавно слушать Бокурадзе, который в антракте, в интервью Сергею Епишеву, пылко делился своим открытием:
вы посмотрите, сколько всего на короля Лира свалилось в те 10 дней, что охватывает действие трагедии, сколько он всего пережил такого, с чем за всю жизнь не сталкивался.
«Магазин» Эдуарда Шахова в Татарском драматическом театре Альметьевска (город, название которого обессмертил фильм Алексея Мизгирева «Кремень») – редкий в диетическом российском театре шокер. У шока два источника – и пьеса Олжаса Жанайдарова, жуткий гротеск о современном рабстве. И работа актрис, Диляры Ибатуллиной и Мадины Гайдуллиной:
откровенность и безрассудность (буквально – до кровавых ран от гвоздей и досок деревянных ящиков, основного элемента сценографии) их присутствия на сцене граничит со snuff’ом.
Другой, но уже респектабельно-буржуазный сюрприз «Маски» – «Месяц в деревне» Бориса Мильграма на «Сцене-Молот» пермского Театра-Театра: куртуазный, будто писал не Тургенев, а Де Лакло, спектакль, разыгранный на ослепительно белой площадке с пятью концертными стульчиками и зеленой оранжереей вместо задника (в ней, должно быть, также душно, как там, где плетут кружева, и среди зеленых пальм в кадках затесалось одно увядающее дерево с пожелтевшими листьями). Быстрый театр, в котором все второплановые герои удалены, ничего лишнего и темп, в котором играют главные действующие лица, близок не романсу, но хип-хопу – при тонком графическом рисунке: Мильграм в кои-то веки почти не ударяется в оперетту. Студент Беляев – пухлощекий олух. Ракитин – тонкий и изящный, вот только принимает свою шляпу за жену и довольствуется ролью комнатной мыши, с которой поигрывает кошка.
Наталья Петровна (еще одна прекрасная актриса-номинант Анна Сырчикова) – не сгорающая от животного желания самка, как было у Марчелли, и не аморфная мечтательница – как у Праудина (редкая «Золотая Маска» обойдется без «Месяца в деревне»), а подвижная, умная, слишком энергичная для замужней жизни взаперти кокетка, в которой за всеми речевыми оборотами литературного XIX века видна наша современница.
И сценический свет – меняющийся от рассветного к сумеречному, иллюстрирующий все времена суток, года и жизни разом.
Если в категории «Большая форма» встретились два Брехта, тот здесь – два Льва Толстых, тоже полярных. Один – «Смерть Ивана Ильича», превращенная Борисом Павловичем в спектакль «Жизнь» Омского драматического театра. В Москве его играли на Другой сцены «Современника» –
издевкой выглядела размещенная в фойе реклама какой-то строительной компании «Идеальная жизнь в историческом центре Москвы». Потому что эта «Жизнь» оказалась далека от идеала.
Декорация имитирует потусторонний Чёрный Вигвам из линчевского «Твин Пикса», в который отчего-то затесалась эстрада из вполне реального твинпиксовского бара «Дом у дороги».
И Линч здесь – не пришей толстовке бант.
Это ладно; решил постановщик «А давайте всё под «Твин Пикс» заделаем – красота же!» – и пускай. Но вот бар, заполненный пустыми бутылками, – отчего бы хотя бы чаем одного цвета не наполнить все? Смертельно скучая, я насчитал пять от егермайстера, три – от джеймисон, четыре – от куантро, две – бейлис, две – ред лейбл и ещё с полтора десятка одиночек. Примерно также – приблизительно и неряшливо – изображают доверительность актёры; что бармены, что посетители бара (между ними распределен прозаический текст Толстого) – все одинаково. Это самое тяжёлое ощущение – смотреть, как люди старательно проговаривают вызубренный текст, неловко имитируя разные эмоциональные регистры.
Другой Толстой на «Маске» – «Детство» Константина Кучикина в Хабаровском ТЮЗе; я знаю нескольких критиков, которые, утомленные «Жизнью», на «Детство» не пошли – и это обидно. Мягкий, теплый, уютный, изобретательный, и озорной, и печальный спектакль (не без длиннот, но и они в радость); с осмысленными актерскими работами;
часть сцен – при живом свете свечей и керосиновых ламп; да, а сценография – почти как в первой части жолдаковской «Гольдони. Венеция».
Два спектакля «малой формы», оба – про тоталитаризм сталинского образца – могли бы попасть в номинацию «Эксперимент». Михаил Патласов на Новой сцене Александринского театра превратил «Чука и Гека» в исторический хоррор – смонтировав грубую ерническую клоунаду по нежнейшему рассказу Аркадия Гайдара с леденящими кровь воспоминаниями репрессированных и вертухаев. Спектакль хорошо бы рекомендовать для образовательного просмотра школьникам – чтобы знали и не забывали, в какой стране живут (о национальных особенностях внятно говорит тот факт, что лагерные ватники актеры Александринки носят куда убедительнее, чем black tie в идущем на той же сцене спектакле Волкострелова «В прошлом году в Мариенбаде»).
Мне же, при всём уважении, было жаль Гайдара – с ним Патласов обошелся покруче, чем с допрашиваемыми в застенках НКВД.
Максим Диденко, автор спектакля «#яздесь» в Новосибирском «Старом доме», совершил невероятное:
плавный, завораживающий театральный перформанс из карточек поэта-художника-концептуалиста Льва Рубинштейна.
Вложив в абстрактное «регулярное письмо» неочевидные для автора текста-первоисточника смыслы и сделав коллективное тело жертвой стирающей индивидуальность тоталитарной системы.
Но эксперты «Золотой Маски» выбрали в «Эксперименты» нечто совсем другое.
6 экспериментов
Эксперимент в театре по версии экспертного совета-2018 – это, в первую очередь, бродилка.
В список номинантов попали два спектакля такого формата. «Музей инопланетного вторжения», «экскурсия по следам инопланетного вторжения, случившегося в Сибири в конце 1980-х», маленький, рукотворный, созданный на энтузиазме, из подручных средств, зато с огромной фантазией проект коллектива единомышленников (Наташа Боренко, Шифра Каждан, Леша Лобанов, Александра Мун, Ксения Перетрухина), назвавшего себя «Театром взаимных действий». Безоглядно влюбиться в это мокьюментари по отдаленным мотивам «Войны миров» Герберта Уэллса мне помешала некоторая несерьезность авторов:
тебе будто бы подмигивают, мол, это всё игра, мы-то знаем, что космос никем, кроме нас, необитаем, и никаких инопланетян в Сибири не было.
Оспаривать попадание «Музея» в номинацию «Эксперимент» невозможно – в отличие от второго спектакля-променада, иммерсивной, прости Господи, версии «Привидений» Генрика Ибсена «Вернувшиеся».
Это никакой не эксперимент, а чисто коммерческое предприятие, дающее состоятельным господам возможность оказаться внутри насыщенного живописными локациями особняка, взглянуть на оргию и почувствовать себя причастными к модному театру.
Особняк, конечно, роскошный (жаль, нельзя фотографировать, будто это настоящий театр), но большинство комнат пустует, действия на такое пространство явно не хватает. Вовлечься в него сложно – я перечитал пьесу накануне и понимал, что примерно должно происходить, но если совсем не знать оригинал, останется только упиваться интерьерами и озадаченно смотреть в финале на разговорную драматическую сцену, разыгранную в формате убогого старорежимного театра (тут «Эксперимент» передает привет МХАТУ им. Горького). Весь ибсеновский контент довольно точно по особняку распределен – даже место мастерской безумного художника нашлось, каждое пространство по отдельности и зловеще, и красиво, за каждым – мотивы первоисточника, от сексуальных обсессий до социальных фрустраций, но попробуйте по-настоящему испугаться или хотя бы заинтересоваться в отсутствие героев, интриги, цели и смысла. Для чего потревожили все эти тени? Понятно, для чего: для бизнеса.
«В гостях. Европа» – проект Rimini Protokoll, адаптированный для России фестивалем «Территория». Актерами тут оказываются сами зрители – 15 человек, собирающиеся в обычной московской квартире и садящиеся за столой с самодельной картой мира (на которой следует обозначить собственные географические точки особой важности; эта карта – символ спектакля, элементарная и цепко западающая в память деталь). За два с половиной часа надо принять участие в нехитрых активностях; что делать – диктует ретрофутуристическая штуковина, смахивающая на кассовый аппарат (потому что печатает задания в виде этаких чеков).
В идеале за этими играми, ведущими к установлению коммуникации между незнакомыми людьми (и дележке бискивтного пирога, что выпекается во время действия в хозяйской духовке), должна проглядывать модель связей, устанавливаемых между политиками на другом, глобальном уровне.
А в реальности я просто провел приятный вечер в компании милых людей, с которыми и поспорить не о чем – все из одной социальной группы, примерно одного возраста, взглядов и достатка. Одно из заданий – звонок другу с целью расспросить его о точном местонахождении в конкретную минуту (я, кстати, не уловил, зачем это было нужно, и вообще в драматургии «Европы» для меня осталось много лакун). Я набрал номер самого старинного, с первого класса, друга Доросимеева, он находился во дворе дома, у машины, всё мне подробно рассказал, а уже нажимая на «отбой», я услышал, как он поясняет жене, полюбопытствовавшей, зачем Вадюха звонил: «Наверное, тренинг какой-то». И точно – «В гостях. Европа» больше походит на экспериментальный team building, чем на экспериментальный спектакль.
«Я Басё» Яны Туминой в «Упсале-цирке» из СПб тоже эксперимент весьма относительный: красивое интеллигентное зрелище, вдохновленное японской поэзией и разыгранное детьми с особенностями развития. Когда-то эта номинация «Золотой Маски» называлась «Новация» – вот как раз новаторского в номинантах-2018 совсем немного.
Чат «Вконтакте», где происходит большая часть действия спектакля театра «Поиск» из Лесосибирска «Лесосибирск Лойс» – вроде бы, новация, а вроде бы, и вполне традиционный молодежный спектакль, который легко бы мог появиться в ТЮЗе моего детства – если бы тогда были персональные компьютеры и интернет.
«Галилео. Опера для скрипки и ученого» (подробно о спектакле – здесь) – самый простой и доступный проект Бориса Юхананова в Электротеатре СТАНИСЛАВСКИЙ. Странно, что на реальный эксперимент – распахнутый в бесконечность проект «Золотой Осёл» – эксперты не обратили внимания.
Зато в этом случае точно не придётся негодовать на жюри.
О том, как завершился фестиваль, – здесь.
