«Жизнь мертвецов» краснодарского театра «Один театр» и «Семь самураев» Псковской драмы – путешествия в потустороннее, оживившие столичный арт-мир.
Фестиваль документального театра открывается сюрреалистическим дуплетом – неожиданно, да?
Это не шутка, но блистательный и парадоксальный кураторский взгляд:
второй год подряд Анна Банасюкевич собирает мозаичную программу, меняющую представления о документалистике в театре. В обеих работах Сергея Чехова использованы (помимо много чего прочего) личные истории артистов.
В одной из глав паззла-«бродилки» «Жизнь мертвецов» (сопостановщик спектакля – Елена Холодова) звучит документ, который не оспорить ни в одной судебной инстанции – хроника трупных изменений: «Когда разлагающийся организм начинают покидать жидкости и газы, экосистема трупа начинает проявлять себя особенно бурно, он превращается в эпицентр жизнедеятельности микробов, насекомых и падальщиков». Исчерпывающий и не без чёрного юмора ответ тем, кто недоумевает, что «Мертвецы» делают на фестивале доктеатра. Но всё сложнее и интереснее:
оба спектакля заявляют о возможности документации чувств, фобий, снов.
И даже выбор гастрольных площадок выглядит не решением, продиктованным райдером спектаклей, но художественным жестом: «Жизнь мертвецов» – в подземелье Нового Пространства Театра Наций, «Семь самураев» – на Другой (ключевое слово) сцене «Современника».
В Краснодаре «Жизнь мертвецов» происходила в здании бывшей типографии «Советская Кубань», где зрители, разбитые на несколько групп, последовательно перемещались от эпизода к эпизоду. Московский подвал Нового Пространства в разы меньше индустриального исполина, границы между секторами, в которых игрался спектакль, условны. Можно было, конечно, создать маршрут самому, наугад – силой воли заставив себя смотреть каждый фрагмент от начала до конца, не перемещаясь в соседний зал до короткой паузы, отделяющей один сет от другого. Можно, но сложно, если хочешь за раз охватить всё; я выбрал такой путь и получил, скорее, объёмный дайджест спектакля.
Впрочем, что так, что сяк, описать всё происходящее «за чертой», от пролога – коллективной молитвы к «ангелам-архангелам» о защите и спасении до финала – медленного подпольного рейва, загробной дискотеки, на которой можно танцевать с «мертвецами» – не получилось бы.
Пунктиром – так: первый от входа зал – подобие рок-клуба, последний – как бы кинотеатр, но и проекции (очень разные – видеоарт, озвученный интимными воспоминаниями об умирании близких, немой фильм-текст, состоящий только из титров, стилизация под чёрно-белую поэтику «некрореалиста» Евгения Юфита) идут в присутствии актеров. Между пунктами «отправления и прибытия» – несколько площадок, на которых могут разворачиваться и мистериальные фантазии, и исповедальные монологи, и иммерсивные приключения, самым памятным из которых для меня стало то, где предлагается просто сидеть в темноте, «отключив» слух строительными противошумными наушниками. В следующем за рок-сценой отсеке установлен монитор, транслирующий запись оригинального, краснодарского трипа.
В самом вызывающем эпизоде задействован и туалет;
это та часть, где Танатос закономерно встречается с Эросом в самом непристойном его проявлении – на всех локациях актёры читают выдержки из «Эдема, Эдема, Эдема» Пьера Гийота.
Сергей Чехов (здесь – о его спектакле «Мой мужик на Севере» в Новокузнецке, здесь – несколько слов о причудливой «Реке Потудани» в Пскове), придумавший это большое погружение в карнавальную, физиологическую, религиозную ипостаси того, что мы называем коротким словом «смерть» – среди самых непредсказуемых и смелых современных режиссёров. Под смелостью я понимаю не столько отсутствие боязни задеть чьи-то хрупкие чувства, сколько бесстрашие в эстетстве.
В «Семи самураях» нет ничего шокирующего – кроме вычурной формы, способной ввести в транс.
Этот спектакль, хоть и играется, как принято, на сцене, тоже театр тотальный, вовлекающий тебя с порога – огромной, соразмерной сценическому пространству инсталляции из мониторов и покрытых чёрными волосами силиконовых объектах;
в некоторых можно рассмотреть фрагменты тел, некоторые – как занимающая центральную часть платформа с круглым углублением в центре – абстрактны. На мониторах – актрисы; отдельно – микрофон, в который каждый может произнести что угодно, и эта фраза впоследствии вольётся в звуковой фон инсталляции. Я, правда, не понял, как это происходит и происходит ли вообще, но приятно ощущать себя не сторонним наблюдателем, а участником процесса.
Жанр «Семи самураев» определяется как «генеративная опера» – в том смысле, что саунд спектакля генерируется в процессе игры и на его формирование влияет каждое слово, произнесённое со сцены; и сам порядок слов, сам ход взаимодействия актрис определяется с помощью жребия. Об этом сообщает довольно мудрёная инструкция; я вот не могу решить, полезно ли её чтение или уводит в сторону, давая рациональное объяснение устройству того сюрреалистического гипноза, что предпринят Чеховым и актрисами Псковского драматического театра имени А.С. Пушкина. На сцене – чёрный обелиск, вокруг которого они сыграют три медитативных акта, отталкиваясь от самурайских ритуалов и личного травматического опыта: в первой части, которая называется «Самопробы», звучат сплетающиеся в странный звуковой орнамент частицы исповедальных интервью. Дальше – «Тренировка» и «Бой» с использованием техник владения самурайскими мечами; медленный пластический театр. На месте кулис – патриархи театра, пожилые артисты, самоотверженно проводящие все 80 минут спектакля с заклеенными глазами;
интерпретировать словами этот врезающийся в память образ я не решусь.
Кажется, что Чехов погрузился в японскую культуру и мифологию также глубоко, как Кристиан Крахт в романе «Мёртвые» (я не мог не использовать эту аналогию – как минимум, из-за названия романа). Я не буду изображать продвинутого япониста, но очевидно, что на поверхности – популяризованный театром Но и j-хоррорами с их отсылками к бессмертной архаике образ: женщины, после смерти превратившиеся в ревнивых и мстительных демонов.
«Семь самураев» материализуют этих бесплотных устрашающих созданий, выводят на бой с самими собой и помогают обрести утешение.
Обычным людям это тоже не помешает.
