Вторая часть берлинских дневников: Алексей Герман-младший, Александр Абатуров, Кристиан Петцольд, Маргарет Хонда, Седрик Кан, мягкие мужчины и мысли о побеге.
«Довлатов» Алексея Германа-младшего – нестандартный импрессионистский байопик Сергея Довлатова, в котором скороговоркой (и разъясняющими титрами в формате Википедии) даны факты биографии, подробно же – короткие встречи героя с персонажами реальными и вымышленными, прогулки с Бродским, угнетённым мыслями об эмиграции, сны о рандеву с Брежневым, большим любителем пина-колады, тщетные попытки раздобыть дочери немецкую куклу ростом с ребёнка, обивание редакционных порогов, скученный коммунальный быт, скучные богемные вечеринки... Начинается «Довлатов» под расслабленный ресторанный джаз – и это, в общем, адекватно настроению фильма. Поводов для драмы и напряжения достаточно: молодой разведённый литератор, которого мечтает стать писателем с восьми лет, прослужил три, вероятно, мучительных года в лагерной тюрьме и теперь безуспешно пытается опубликовать прозу («Меня и моих друзей-писателей не печатают ни в одном издательстве, во всяком случае, не печатают то, что написано искренне и всерьёз»), вымучивая поденщину в заводской газете «Морской путь».
Но фильм ко всем волнениям и злоключениям относится с каким-то спокойствием обречённости – и беззаботностью smooth-джаза.
Некоторые очевидные вещи «Довлатов» декларирует в лоб. Ещё пару лет назад, услышав такой закадровый комментарий – «60-е с их относительной свободой закончились, «повеселились и будет», начались заморозки», – я бы решил, что это либо для дураков, либо на экспорт. Теперь, пообщавшись с детьми друзей, понимаю: нужны такие объяснения:(
И о советской безнадёге напоминать нужно: очевидно, что Германа тревожат параллели с настоящим днём («в наше время наличие мыслей уже героизм, правда?»); не совету же своего героя Бродского – «Может, вам написать исторический роман, может, в соударениях великих судеб больше смысла найдёте?» – он следует.
Время действия – 7 дней в ноябре 1971-го, «страстная неделя» советского человека, с 1 по 7 ноября. Ленинград стряхивает пыль с кумачовых полотнищ (и вся картинка фильма будто покрыта налётом декоративной пыли), готовясь к годовщине Великой Октябрьской Социалистической революции. Только никакого величия в воздухе: усталость, растерянность, многолюдье общественного транспорта, где общительный люмпен бубнит «Сионисты совесть потеряли. Голда Меер – ястреб. Согласны?»
Интересно, что образ Довлатова на экране (его играет сербский актёр Милан Марич) отличается от образа, который может сложиться при чтении (и эксплуатируется Станиславом Говорухиным в «Конце прекрасной эпохи») – этакого победительного, несмотря на игнор официальных лиц, неисправимо ироничного советского алко-денди. И на мудрого русского Просперо из спектакля Сергея Женовача «Заповедник» он не похож.
Довлатов Германа – сама хрупкость, драка с Евтушенко из-за «эластичных узких брюк» – за кадром, в кадре же только уязвимость и печальная сентиментальность, спрятанная в крупном медвежьем теле; «мама говорит, что ты совсем не жалкий, а просто очень нежный»; бездеятельный, негероический герой.
У меня с фильмами Германа-младшего отношения не складываются – по причине умерщвляющего глянцевого лоска. Унаследованный от отца стиль – густой, переполненный человеческой и исторической фактурой – приобретает неживую красивость, масса не переходит в энергию, каждый кадр просится на страницу журнала – не литературного, а глянцевого.
Кто бы ни толпился на экране – глупые рабочие, ряженые в Гоголя, Достоевского и Толстого для съёмок репортажа о запуске корабля «Платон Нифонтов», обитатели коммуналки, фарцовщики, сотрудники ОБХСС, все – хоть в лохмотьях, хоть в мундирах, хоть в «джерси», хоть в «шевьёт», – одеты с иголочки, ниточка – к ниточке. Бал манекенов.
Искрит «Довлатов» только в одном эпизоде – с метростроевцем и поэтом Кузнецовым, который читает свои стихи «Ещё мороз певучий не охрип...» – и без финальных титров понятно, что это подлинные стихи актера, Антона Шагина.
Даже смешно, но я не шучу: самый живой, причём буквально живой, фильм Берлинале – эксперимент «6144 х 1024» американки Маргарет Хонды в секции Forum Expanded. По сути, это видеоинсталляция, но для неё необходим DCP-проектор, способный к воспроизведению 70-миллиметровой пленки, поэтому «6144 х 1024» показывают каждый день в кинозале берлинского «Арсенала». Посмотреть целиком затруднительно – фильм длится около 40 часов (я посмотрел минут 20, но хотел бы все 40 часов), длина же зависит от технических возможностей: во время показа специальная программа генерирует одноцветные кадры разной яркости, сейчас их около 3-х миллионов (точное число – результат умножения 6144 цветовых шагов на 1024 световых), но может быть и больше, название не окончательное.
Смотреть на это мерцание – нереальное удовольствие: кажется, экран дышит и впервые говорит с тобой напрямую, без всяких там фильмов-посредников.
Возвращаюсь к удивительной анти-брутальности «Довлатова»: неожиданно мирно выглядят и воинственные герои показанного в программе «Форум» документального фильма Александра Абатурова «Сын» – о подготовке спецназовцев. Поводом стала трагедия в семье режиссера: в 2013-м при выполнении боевого задания в Дагестане был убит двоюродный брат Абатурова, Дмитрий Илюхин.
Теперь камера Абатурова наблюдает за каждодневным существованием вожделеющих войны бойцов – но то ли за счёт эстетизированных мизансцен, то ли по причине человеческого расположения автора к героям, дикие мальчики выглядят, скорее, неуклюжими и смешными (хотя и могут на медведя с голыми руками выйти).
Намёк на кураторскую мысль есть даже на Берлинале: «Довлатова», проецирующего хмурые советские годы на нынешний нео-застой с тотальным желанием свалить из страны («спасибо деду за победу, но я уеду»), показали в один день с «Транзитом» (Transit) Кристиана Петцольда, нуаром, затевающим ещё более смелую игру с временем.
Время действия четко прописано на документе, транзитной визе бегущего от нацистов писателя Вайбеля, – 1940-й год;
Европу пожирает коричневая чума, Франция вступает в позорный период оккупации (и в основе фильма – роман немки Анны Зегерс, написанный в 1944-м году в вынужденной эмиграции). Вайбель кончает с собой в марсельском отеле, перевалочном пункте на долгом пути в Мексику, его судьбу примеряет на себя герой, «беглец без причины» Георг.
Однако Петцольд вызывает шок, отказываясь от воссоздания 1940-х: все события 1940-го происходят здесь и сейчас, в современном Марселе; облавы на нелегалов устраивают полицейские 2018-го, а не ряженые жандармы.
Впрочем, политика у Петцольда служит, скорее, фоном для параноидальной любовной истории.
Я пожаловался на этакую эмоциональную анемичность, дедраматизацию «Довлатова», а ровно противоположное – ток, нерв, напряжение при показательном отсутствии фабульных перегибов – показывает «Молитва» (La prière) Седрика Кана.
Вроде бы, на экране – «Пацаны» Динары Асановой, прошедшие сквозь самую непримиримую цензуру.
В смысле, сплошное благолепие: подросток-наркоман, добровольно прибывший для очищения трудом и молитвой в альпийскую коммуну (её основательницу, католическую монахиню «с прошлым», играет Ханна Шигула, за которой великий шлейф сыгранных ролей – и порока, и святости), проходит, конечно, через пару нервных срывов, но, действительно, исцеляется и даже подумывает стать священником. Один летальный случай в фильме будет, но он как-то быстро затеряется среди положительных примеров.
Но упаси Господь записать Седрика Кана в религиозные пропагандисты или причислить к лакировщикам действительности.
Автор «Роберто Зукко», «Скуки» и «Красных огней» разливает тревогу будто между кадров; делает обманчиво нравоучительный, а на деле – парадоксально тонкий фильм о парадоксах веры, хрупком существовании внутри локальной утопии и неизбежном столкновении с реальностью.
Напоследок – чисто французский (но Довлатов бы оценил) анекдот, который рассказывают молодые католики из «Молитвы». Жил-был в одной деревне продавец гвоздей, дела шли не очень и обратился он а своему другу, выпускавшему местную газету, мол, помоги с рекламой. Выходит новый номер – а в нем картинка, изображающая распятого Христа, и подпись: «С гвоздями Деде Он не сорвётся». Продавец в ужасе, бежит к издателю, мол, исправляй срочно. На следующий день – новый номер с другой рекламой: Иисус лежит на земле, подпись: «С гвоздями Деде Он бы никогда не сорвался».
Не сорвитесь!