Тау-зал, почти секретное пространство «Школы драматического искусства», города-театра (один раз в 10 лет, в День Леопольда Блума, 16 июня, все его «дома», «улицы» и «площади» на 24 часа открываются для публики – пока идет чтение романа Джойса «Улисс»), – место для самых необычных уроков литературы на свете. Здесь Дмитрий Крымов и артисты-художники его Лаборатории пересказывают русских классиков своими словами. На исходе 2015-го года начало этому «абонементу для детей» положил «Евгений Онегин», в декабре 2016-го пришла очередь «Мертвых душ».
Я не оговорился, когда двумя предложениями выше написал, что здесь пересказывают не классику, а именно классиков: сами тексты становятся материалом фантазий Крымова и Ко лишь отчасти, на равных с жизнью их авторов. Убийственно смешного «Онегина» завершала смерть Пушкина – не менее смешной и трагичный новый спектакль начинается у лужи киселя, играющей роль лужи крови, пролитой раненым поэтом (тело Александра Сергеевича будет левитировать над киселем «как у Тарковского», и смешнее даже Гайдай бы не придумал). А вынесенная в заглавие история подарка – не о том, например, как Ноздрев фетюку Чичикову чуть было даром души не отдал, но об апокрифическом дарении сюжета «Мертвых душ» Гоголю: «Пушкин находил, что такой сюжет хорош для меня тем, что дает полную свободу изъездить вместе с героем всю Россию и вывести множество разнообразных характеров».
Правда, если вы знаете хоть одну работу Крымова, вам не надо объяснять, насколько далек спектакль от популярного сегодня эдьютейнмента, школьной программы, научных штудий и всего кислого и скучного.
Если не знаете, процитирую соседок по залу, пару раз воскливнувших «Ничего святого!» – впрочем, без гнева, напротив, восхищенно и одобрительно. Крымов и его артисты обладают какой-то нечеловеческой фантазией (единственный аналог, который приходит на ум мне – кинорежиссер и клипмейкер Мишель Гондри), никогда не повторяются и в каждой новой работе показывают настоящие (сделанные, в основном, своими руками) чудеса. Эти выдумки любого консерватора примирят с почти панковскими танцами пого на костях великих.
Кости, в данном случае, используются настоящие – человеческие черепа и черепа крупного (не уверен, что рогатого) скота.
Оба человеческих принадлежат Гоголю, о чем убедительно сообщает добравшийся до спектакля (на метро, чтоб без пробок) «директор музея им. А.А. Бахрушина Дмитрий Родионов» (существует гипотеза, что череп Гоголя при реставрации могилы в 1909 году был похищен миллионером Алексеем Бахрушиным, чьё имя носит сегодня театральный музей). На сцене, конечно, не настоящий директор, его изображает актриса Алина Ходжеванова; но уверен, что Дмитрий Родионов, друг театра, выступавший три года назад куратором потрясающей крымовской выставки «Камень. Ножницы. Бумага» в Новом Манеже, шарж оценил (да и сам Крымов в одной из сцен отчаянно пародируется – раз ничего святого, значит, действительно, ничего).
В «Евгении Онегине» энциклопедию русской жизни пересказывали «иностранные гости»: чопорная англичанка (Анна Синякина), хохотушка-француженка (Наталия Горчакова), прагматичный чех (Сергей Мелконян) и долговязый финнский рокер (Максим Маминов). «Мертвые души» начинаются с сольного выступления Максима Маминова: хотели, мол, повторить удачную находку и снова дать слово счастливо помешавшимся на русской словесности иностранцам, но заскучали, поняли, что во второй раз шутка не сработает. В итоге от всей компании остался один финн (в которого Маминов преображается прямо на наших глазах, в камерном Тау-зале граница между зрительской и закулисной частью вообще условна), а остальные просто не приехали (политическая обстановка не очень-то располагает – но это я от себя, о политике напрямую в театре Крымова не говорят).
Но не отменять же теперь готовый спектакль?
Придется за всех отдуваться одному финну – с помощью засидевшихся на работе сотрудников театра. Как настоящих, так и сыгранных актерами – «крымовцами» Алиной Ходжевановой, Наталией Горчаковой и Сергеем Мелконяном и приглашенной оперной певицей Ольгой Надеждиной.
Так начинается неукротимая фантасмагория, предлагающая четыре варианта приобретения Гоголем заветного сюжета, один другого смешнее и безумнее, всегда на грани между воровством и подарком – эта постановка и об амбивалентности (искусства и жизни, этики и эстетики, факта и вымысла) тоже. При всей аполитичности крымовских фантазий, в «Историю подарка» уверенно вваливается когорта наших актуальных современников, только что гостившая вместе с Крымовым на Петербургском культурном форуме.
В шеренгу выстраиваются Владимир Путин, Кирилл Серебренников, Андрей Могучий, Валерий Фокин, Иосиф Райхельгауз, Юрий Соломин, Капитолина Кокшенева.
А через несколько минут их сделанные из картона фигуры превратятся в процессию со свечками, что, обгоняя Пушкина с семейством, направится на церковную службу; по одной из версий судьбоносная встреча классиков случается на паперти. Впрочем, я не собираюсь описывать все приключения Александра Сергеевича и Гоголя-«моголя», тем более и Гоголей на сцене, бывает, несколько, а гэгов, трюков, объектов и всевозможных штук вообще не счесть.
Но спектакль – при всех шалостях и легкости – точь-в-точь как сами «Мертвые души», потешный текст, завершающийся почти апокалиптическим видением, уже не холостяцкой брички, но бойкой необгонимой тройки-Руси: «Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, всё отстает и остается позади. Остановился пораженный божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? Что значит это наводящее ужас движение? и что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях? (...) Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо всё, что ни есть на земли, и косясь постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».
Лучше слов не подберешь, да и не нужны Лаборатории Крымова привычные слова, тут свой, визуальный язык. А что до эмоций, так всё предельно просто и навека сказано в «детских» строчках «Евгения Онегина»: и больно, и смешно.
