Новые люди – 20-30-летние 2020-х годов – поют старые песни и рассказывают короткие «истории», заимствованные, главным образом, из записок самого Цоя и воспоминаний его родных и близких.
Непонятно, как начать текст о совсем непросто устроенном спектакле: жанр – концерт, но с изощренной и разнообразной видеопроекцией, вычленяющей из песен отдельные строки-хедлайны. С впечатляющей сценографией Николая Симонова, разрезавшего сцену и зал длинным диагональным помостом – как носом «летучего голландца», занятого призраками минувших эпох, или улицей, идущей вдоль «стены памяти», у которой тусят сегодняшние ровесники Цоя. С прозаическими перебивками, дополняющими и расширяющими музыкальный материал.
Может, начать с собственных воспоминаний – к чему «Живой», разумеется, располагает?
После спектакля в очереди в гардероб подслушал чужие и поймал себя на мысли, что сложно быть оригинальным; коллективная память оборачивается банальностью. И не выбросить из собственной песню БГ: «Долгая память хуже, чем сифилис, особенно в узком кругу. Идёт вакханалия воспоминаний, не пожелать и врагу». Можно, конечно, смягчить сентиментальность и возвышенность «меамуров» анекдотами – хотя бы таким, из детства: «Чукча раз послушал «Аквариум» – ничего не понял, второй послушал – ничего не понял, а на третий создал группу «Кино». Но смеяться над святым – значит, вступать с «Живым» в конфронтацию: спектакль пользуется как раз высоким слогом, цитаты выбирает пронзительные, и комических песен Цоя – их немного, но они есть, та же «Мама-анархия», просочившаяся на пластинку фирмы «Мелодия» как «пародия на западные панк-группы» – в нём не исполняют. Хотя могли бы – следуя курсу на выбор не самых популярных композиций («Группы крови», например, в «Живом» нет). Даже потешный «Холодильник» («Он ночью выходит из дома, забирается в чужие квартиры, ищет, где стоит холодильник, и ест») звучит устрашающе, с акцентом на «Люди болеют, люди умирают, а он ест». За бортом ирония и цинизм, позволивший давно сгинувшей панк-группе «Интимная близость» сочинить когда-то песню «Цой не умел водить машину. Цой не умел ловить рыбу. Цой – мудак» (которую можно списать на чёрную зависть к человеку, всегда носившему чёрное).
Зато и от комментариев сродни тому, что какой-то упёртый «киноман» оставил на форуме 20 лет назад, в момент выхода трибьюта группе «Кино» «Кинопробы» – «Да они видно посмеяться над Витькой решили, собаки» – «Современник» застрахован.
«Живой» серьёзен, может быть, чересчур – всё же Цой, при всей строгости его невозмутимо героического стиля, жил в весёлое, не в пример нашему, время, и жил весело.
А можно было бы начать текст с описания треклиста: кавер-версии двадцати одной песни в аранжировках выпускника мастерской Виктора Рыжакова Родиона Аверьянова и музыкального руководителя курса Татьяны Бурель обладают самостоятельной, внетеатральной ценностью. Вышли бы альбомом – получилось бы не менее интересно, чем в уже упомянутом двойнике «Кинопробы», где отметились почти все значимые российские музыканты рубежа веков – и Земфира, и БГ, и «Мумий Тролль», и «Мультfильмы», и Бутусов, и «Би-2». Сегодня на слуху почти все те же.
И немного странно, что молодёжь – выпускники Рыжакова в Школе-студии МХАТ и артисты из труппы «Современника» – обращаются к Цою, а не, скажем, к Pharaoh’ну; не только же на «папиков» вроде меня расчёт.
Время останавливается? Но Рыжаков действительно связывает своим спектаклем разные времена – и не словами, а вибрациями, движением коллективного актёрского тела по сцене и льющейся с неё музыкой (и название, случайно или нет, отсылает к истории российского театра: «Живой» – это же Любимов и Таганка).
За авторскими аранжировками – не только желание дать песням необычное новое звучание (хотя это тоже – и мужественный гимн «Верь мне» превращается в томный женский джаз, а «Звезда по имени Солцне» – в лирическую балладу). «Электричку» Виталий Муратов делает похожей на «Аукцыон», передавая привет сразу всему ленинградскому рок-клубу. «Я жду ответа, больше надежд нету» хмельной мужской хор превращает в почти шансон:
Цой же свой и для богемы, и для гопоты.
В «Белом дне», что «вызывает на бой», неожиданно расцветает соло трубы – чистый «Роман о влюблённых», позднесоветская романтика. И раз уж возникла ассоциация с отечественной киноклассикой, не удержусь от другой, очень вольной: если представить свидание с Цоем, поневоле ставшим легендой и духовным учителем поколений, получится как в «Заставе Ильича», где герой встречает погибшего на фронте отца: «Ты мне должен многое объяснить. – Что я могу тебе объяснить? – Всё! Я никому так не верю, как тебе. (...) – Сколько тебе лет? – 23. А мне 21. Ну как я могу тебе советовать?» Цой погиб в 28. Некоторые артисты «Живого» уже перегнали его. Рыжакову 60. То, что мы по-прежнему никому не верим так, как Цою, – симптом.
Прозаические фрагменты, перемежающие музыкальные номера, взяты преимущественно из интервью с очевидцами – друзьями и родными. Несколько принадлежит Марианне Цой; то, где Цой, «совершенно мокрый с огромным букетом красных роз», забирает её и новорожденного Сашку из роддома, предваряет песню «Малыш» – что становится непреднамеренно комичным, если знать, что появилась песня как шуточное посвящение Сергею Пенкину (а не маленькому Сашке). Негромкая протяжная «Сказка с несчастливым концом» предшествует страшному сну автора «Иглы» Рашида Нугманова. «Звезду по имени Солнце» предваряют слова Кинчева: «Друзья, которые умирают, они после себя оставляют черные дыры». Кинчев говорил про «чисто эгоистический интерес – посидеть с ним на кухне, забухать, попеть» – перед песней «На кухне» звучат слова Майка Науменко: «Мне кажется, что друзей у него вообще не было – от него всегда исходил какой-то специальный флюид одиночества». Перед финальным аккордом – разворачивающейся от шёпота к исступлению «Перемен» – цитируют Антона Галина: «Может складываться такое впечатление, что все мы какие-то особые люди. Да ничего особенного, обычная жизнь была у нас. Ну ходили и прикалывались. Никакой политики, кстати. Все были абсолютно аполитичны. Ну так, иронично относились к Брежневу, но ни об одном из своих знакомых я не могу сказать, что он был такой ярый антисоветчик, типа Солженицына. Все просто как-то оттягивались, реально оттопыривались, как хотели. Тогда просто не было ничего. Развлечений никаких. И если сам себе не придумаешь, то ничего и не будет».
Золотые слова; руководство к действию.
Воспоминания – не единственная составляющая сценария «Живого». Первой из двадцати одной прозаической «истории» идёт диалог Ёжика и Медвежонка из сказки Сергея Козлова: «Ты только представь себе: меня нет, ты сидишь один и поговорить не с кем. – А ты где? – А меня нет. – Но ты должен быть! – А меня нет. Понимаешь, меня совсем нет».
Цоя нет. Хотя очевидно, что граффити «Цой жив» не врут.
