Пьесу специально для постановки написал Олжас Жанайдаров, роли исполняют Юлия Волкова и Виталий Коваленко – и это бескомпромиссные актёрские работы
Зрительские кресла расставлены вдоль первого этажа Музея русского импрессионизма, реквизита – минимум: два стула, тахта, несколько витрин, где выставлены бытовые предметы – расчёска, бокал; ничего, в общем, особенного; удивляет разве что погружение в музейный контекст вещей, настолько слившихся с повседневностью; такой спонтанный реди-мейд. На условной сцене – два героя, она и он, Оля и Костя – при первом знакомстве она увидела в сочетании этих букв, «О» и «К», хороший знак: всё будет окей. Первый диалог – вроде бы, ни о чём: она вспоминает кафе на Павелецкой, для эмигрантов, с сочными медовиками – «ты ещё сказал, потому что для себя готовят», он подсказывает название – «Фергана».
Пустяки, которые каждый из нас проговаривает по десять раз за день – и очень верный старт спектакля: незаметная, будничная интонация создаёт ощущение, что разговор начался задолго до того, как мы стали его свидетелями.
Они действительно вместе уже несколько лет; привычка, усталость – с его, во всяком случае, стороны; рутина обычной жизни. На самом деле, нет, необычной – когда вторгается безумие.
Постоянная музейная инсталляция – 34 экрана «Дышащего полотна» Жана-Кристофа Куэ – начинает отсчёт событий: «День первый». Она говорит и говорит – про Тома Йорка, мелодию на телефоне, «кому придёт в голову топить за Слизерин»; он слушает вполуха, не отрываясь от ноутбука; деловой человек, её слова – фон, белый шум, но всё же реагирует; раздражается, когда она курит – «ведь бросила два года назад». Она рассказывает, как в раздевалке бассейна встретила странную девушку – та, голая, открывала шкафчики, всё повторяя «Я никому не нужна»: чем не идея для перформанса? Он комментирует: «У тебя профессиональная деформация». Понятно, отчего площадкой «Распада» выбран музей: она – художник, видимо, успешный, хотя и не такой успешный, как некий Пашка, который прославился «ёлками в говне». Она, кажется, завидует, он равнодушно ободряет: «надо продвигать твою лягушку». «Ты решил что-нибудь насчет Вены?» – у неё там выставка в мае. Ему «тусня» претит, с неохотой, но соглашается лететь вместе. Да, продолжает спустя несколько дней она, Пашка теперь номинирован на премию Курёхина. За новый проект про малышей-покойников – собирает вещи умерших детей и выставляет. «Как-то жёстко», – отзовётся он.
Эта жёсткость вымышленного Пашки – ничто рядом с жёсткостью истории, рассказанной в «Распаде»; окей – не будет.
Он пояснит залу, что «месяц назад у неё случился выкидыш», теперь она на феназепаме; бросив относительно своей творческой беспомощности «я не могу ничего родить», разразится нервным хохотом от двусмысленности фразы. У неё шизофрения, и болезнь станет прогрессировать с каждым днём – и каждой минутой лаконичного, укладывающегося в один час спектакля.
Недобрый час, фиксирующий распад личности и человеческих связей с откровенностью бергмановских «Шёпотов и криков»
Олжас Жанайдаров – драматург, не щадящий зрительскую чувствительность; можно вспомнить хотя бы приезжавший на «Золотую Маску» 2018 года «Магазин» (о котором коротко – здесь). «Распад» – тоже шокер, и его воздействие ещё сильнее из-за обыденности описываемой драмы: никто не застрахован. Обращение Елены Ненашевой к тексту Жанайдарова на первый взгляд выглядит неожиданным: её предыдущие работы – «бродилки» «POSLE», «Версия Чайки» и придуманное вместе с Викой Приваловой «Северное сияние» – были увлекательными приключениями без нервных потрясений. Но лишь на первый взгляд: все три проекта, включая перенос хрестоматийного Чехова на пленэр, были посвящены интимным отношениям, и «Распад» – точка кипения в этом цикле. «Северное сияние», которое целиком и полностью про секс – ещё и образцовый пример обращения театра к «рискованной», «опасной» теме без нажима, свободно и легко.
Новый спектакль продолжает ту же линию, говоря об очень страшных вещах без умолчаний, но и без надрыва, предлагая осмыслить, а не ужаснуться.
В этом ракурсе особую роль играет пространство – белая, просторная, наполненная воздухом среда, антипод клаустрофобического внутреннего мира героев. Камерная пьеса, предполагающая общение глаза в глаза, развёртывается в «широкоэкранном» формате; в привычных театральных помещениях – хоть в «итальянских коробках», хоть в чёрных залах-трансформерах – не добиться такого дуалистического эффекта замкнутости и безграничности разом.
Экраны Куэ, на которые проецируется видео Марии Левиной, спектакль, безусловно, красят, но я спокойно могу представить «Распад» и без них. Это видео – единственный декоративный ингредиент постановки, в которой Ненашева отказывается от любых режиссёрских аттракционов. Они не нужны, когда в режиссёрском распоряжении такой исполнительский дуэт. В сдержанности Виталия Коваленко – незабываемого Порфирия Петровича из «Преступления и наказания» Александринского театра – точность опытного следователя, открывающего в своём персонаже взаимоисключающие черты; его Костя и жертва, и палач; провоцирует и сочувствие, и неприязнь; и Коваленко с бесстыдством Достоевского выносит монструозные проявления героя на всеобщее обозрение. Реактивное топливо «Распада» – игра Юлии Волковой, в которой физиологическая убедительность безумия сплетается с отстранённым пластическим театром (хореограф – Татьяна Чижикова);
невероятная работа «на острие».
Только финал у острого во всех смыслах спектакля импрессионистски размытый.
Генри Миллер заметил, что если начинаешь с барабанного боя, заканчивать следует ядерным взрывом. «Распад» завершается маревом воспоминаний;
сфумато вместо определённости; и не избавиться от чувства, схожего с разочарованием – и всё? без коды? Словно ждёшь второго действия, а оно не предусмотрено. Или так и должно быть? За чертой – пустота.
Официальный сайт проекта
© Фотографии Георгия Безбородова предоставлены пресс-службой спектакля