Дмитрий Лысенков и Елена Николаева играют героев пьесы – но и самого Льва Николаевича с Софьей Андреевной, и сразу все поначалу счастливые (а потом – не очень) супружеские пары
Фёдор Протасов (Дмитрий Лысенков) ушёл от жены Лизы (Елена Николаева), известив о своём решении – и обидев – письмом. Было бы о ком жалеть: «пьяница, развратник» – не стесняясь в выражениях костерит изменщика тёща (Людмила Трошина). Но Лиза жалеет, плачет и отправляет парламентёром – с уговорами вернуться – друга семьи и своего давнего воздыхателя Каренина (Олег Савцов). Фёдор уговорам не внял, спелся-слюбился с цыганкой Машей (Елизавета Юрьева), страдал страшно, мечтая дать жене свободу.
Однако развод в дореволюционной России был возможен исключительно при унизительных обстоятельствах (подтверждённое свидетелями прелюбодеяние одной из сторон), на что даже «плохой» Протасов решиться не мог.
Пришлось сымитировать собственную смерть – так и стал Протасов живым трупом; такова канва.
Сюжет Толстого в спектакле сохранён – и расширен, дополнен, превращён в шоу, где блёстки изображают и вино, и отраву, и воду, и огонь,
один музыкальный трек сменяет другой, место, где кутит оставивший семью Протасов, походит на ночной клуб, а течение классической пьесы, органично адаптированной к современному слуху драматургом Юлией Поспеловой, разрывают монологи главных героев, взятые из дневников и мемуаров самого Толстого и его жены Софьи Андреевны. Как перед высшим судиёй, без недомолвок они отвечают на одни и те же вопросы: «За что вы её/его любили?», «Расскажите, как всё начиналось», «О чём вы думали в день свадьбы». Совпадений в ответах немного.
Труп – неприятное слово, даже с прилагательным «живой», превращающим всё в оксюморон (несусветица ещё более вопиющую, чем словосочетание «счастливый брак»). В афише отталкивающего слова нет, но не из опасения отпугнуть зрителя;
под Т. следует понимать и театр, и Толстого – не классика-памятник, а человека, остро переживавшего, скажем так, парадоксы семейной жизни.
Монтируя пьесу с подлинными свидетельствами о нисхождении по ступеням супружества, Данил Чащин создаёт впечатляющую хронику объявленной смерти семейных отношений, сочиняет лёгкий театральный текст о тяжелой мутации любви в нелюбовь.
Труп меж тем присутствует буквально, действующим лицом – эту роль танцует Георгий Иобадзе, почти всё действие не оставляющий героев. По мне, его присутствие чрезмерно – может, сказывается личная невосприимчивость к современному танцу; так или иначе, этот слишком беспокойный покойник показался мне эффектным, но балластом (есть и противоположные мнения).
Держится же спектакль на разнородном и интригующем актёрском ансамбле.
Почти все артисты, кроме исполнителей трёх главных ролей (труп не считаю), вовлечены в систему двойников: Людмила Трошина отвечает за все оттенки назойливого материнства, играя и мать Лизы, и мать Каренина. Елизавета Юрьева легко превращается из сестры Лизы, скромницы Саши в развратницу Машу; Виктор Кулюхин – из интеллигентски мягкотелого друга Карениных в чиновничью сволочь – судью, куражащегося властью над подследственными супругами.
Надвое разделяет сцену и подвижный портал (художник – Николай Симонов): слева остаётся он, справа – она, встретиться можно только на мистической очной ставке. Нарочито разнятся их стили игры: Лысенков ёрничает, юродствует, балагурит – у Протасова, прячущегося от «взрослой» ответственности в «клубном» эскапизме своя система защиты, трагическая клоунада как щит. Роль Елены Николаевой сложнее: для её героини происходящее – не карнавал, и даже не сценическая трагедия, но реальная жизнь. Это мощнейшая работа – создание персонажа, в словах которого нет ни единой «театрализованной» ноты, ни намёка на наигрыш и позёрство;
Лиза Николаевой существует «наедине со всеми», играет не абстрактное притяжение-отталкивание мужского и женского начал, но подлинную жизнь и судьбу,
человека из плоти и крови, человека с самыми земными заботами. А вокруг – биты, ритмы, танцы.
«Живой Т.» – редкий спектакль, саундтрек которого авторы сделали доступным: всё можно послушать на странице «В контакте». Треки расположены не совсем по хронологии – например, Муджус, звучащий в финале, в подборке идёт первым. Но не суть; главное, Чащин мыслит свою постановку аналогом современного фильма, где подбор популярной музыки – компонент драматургии, и цельный саундтрек становится автономным произведением.
Можно пересмотреть «Ромео + Джульетту» База Лурмана, а можно зарядить компакт с его звуковой дорожкой – эффект будет сопоставим. В том же направлении действует Чащин,
и «Свадебная» группы «Хлеб» для меня теперь намертво связана с огневым зачином «Живого Т.» – когда Елизавета Андреевна читает письмо неверного мужа и устраивает погром парадному семейному портрету. Не все композиции бьют в цель так же точно; широк саундтрек – я бы сузил; эпизод, в котором герои с чёрными надувными шариками в руках выплясывают эдакую кислотную летку-еньку, извиваясь человеческой многоножкой, точно перегруз; и смахивает на одну из фантазийных вставок в «Обычном конце света».
В одной из сцен Лиза шинкует китайскую капусту и нещадно её пересаливает – Чащин избегает сыпать соль на раны и сторонится надрыва; где-то в стремлении никого не травмировать «переслаживает» – даже труп, эстетизированный хореографией Александра Андрияшкина, не страшный.
И тут, конечно, есть намёк на конфликт формы и содержания.
Но и в прологе звучащего в спектакле англоязычного трека украинцев «Даха-Браха» можно расслышать траурный марш. Где хороводная, там и похоронная. Легко в театре – трудно за его пределами.
