Рекордное количество накладок – то, чем 70-й фестиваль запомнится в первую очередь. Не поймите превратно: хороших фильмов много, но когда основной конкурс выдыхается уже к середине, а вместо приподнятой атмосферы – изнурительная суета, спровоцированная доведенными до абсурда мерами безопасности, навскидку вспоминаешь только fuck up в Гран-театре Люмьер, когда «Окджу» 10 минут показывали с занавесом, срезавшим треть экрана, или сбой всего расписания из-за 40-минутной задержки «Мастерской» Лорана Канте в зале Дебюсси.
По сравнению с предыдущим юбилейным фестом 2007 года к празднику 2017-го подошли халтурно.
10 лет назад организаторы запарились с мощным юбилейным альманахом «Каждому своё кино»: сеансы начинался короткометражками великих, от Поланского и Линча до Дарденнов и Ван Сэнта. В этом году юбилейные новации коснулись только традиционной заставки – лестницы, поднимающейся из морских глубин к звездам и «Золотой Пальмовой ветви». Теперь на каждой ступеньке написано имя режиссера, и заставка ежедневно обновляется. На самой верхней ступеньке побывали Орсон Уэллс, Федерико Феллини, Лукино Висконти, Роберт Олтман; последний на момент написания текста – Годар, хотя у него, в отличие от предшественников, каннского золота нет. Из наших соотечественников выше всех – до третьей ступеньки – поднялся Тарковский, тоже, кстати, ни разу не получавший Palme d'Or. Вообще же за 12 дней фестиваля на 22 ступеньках можно разместить почти всех значительных режиссеров мира. Но и в каннском пуле есть зияющие пустоты: так на фестивале никогда не было Стэнли Кубрика.
Один из самых спорных фильмов конкурса – «Убийство священного оленя» (The Killing of a Sacred Deer) – весь состоит из «кубрикианских» трэвеллингов и ракурсов. Его автор Йоргос Лантимос «Клыком», «Альпами» и «Лобстером» приучил к болезненным и саркастичным фантасмагориям; интересно, что такое-эдакое он изобретет на этот раз?
«Убийство священного оленя» оправдало ожидание очередного weird-фарса лишь отчасти. Классической и нагнетающей страх и драму музыки в нем больше, а выдумки или какой-никакой философии – меньше.
Если это «Клык», то сточенный, если «Лобстер», то без клешней. Собственно, хватило Лантимоса на один провокационный, но несложный ход: успешный нью-йоркский кардиохирург (Колин Фаррел), сдружившийся с подростком – сыном погибшего на операционном столе пациента – неожиданно получает от юноши проклятье: теперь все члены семьи будут умирать по строгому алгоритму (паралич конечностей - отказ от приема пищи - кровавые слезы - смерть), пока врач не принесёт кого-то одного в жертву. Всё. Ну, не считая деталей – но и в них лантимовская изобретательность выглядит несколько ленивой – как секс-практика героев Фаррела и Николь Кидман (она играет картинно безупречную жену): «полная анестезия».
Своеобразный юмор Лантимоса подталкивает к соответствующим сравнениям. Вот врач, все ещё верящий, что его 12-летний сын перестал ходить из-за психосоматического расстройства, пытается снять стресс, расположив ребенка к откровениям. Для чего рассказывает, как сам, будучи в возрасте мальчика, начал мастурбировать – и спермы было совсем чуть-чуть, капля-другая, но однажды отдрочил своему старшему брату – и тут уж разлилось целое море.
Предыдущие фильмы Лантимоса отличались выморочностью, но ее хотя бы было в избытке, а тут – мучительные капли, разве что снятые с нарочитой кубриковской изощренностью.
Почти каждый конкурсный фильм можно счесть авторемейком: «Нелюбовь» – это «Левиафан 2», «Квадрат» – это «Турист 2», ну а «Хэппи энд» (Happy End) Михаэля Ханеке – почти официально «Любовь 2»: здесь старейший из клана Лоранов, герой Жана-Луи Трентиньяна, рассказывает пережившей попытку суицида 13-летней внучке, как задушил свою парализованную жену (при этом на фото из семейного альбома не Эммануэль Рива, игравшая эту роль в «Любви»).
Переиначив название фильма Ноя Баумбаха, фильм Ханеке можно назвать «Истории семьи Лоран, новые и избранные».
Коллективный герой здесь – семья (с деловыми и интимными проблемами; сквозные мотивы – суицид, неверность, банкротство), но структура фильма дробная, это коллекция микроэпизодов, напоминающая ранние картины Ханеке «71 фрагмент хронологии случая» или «Код неизвестен». Только если в тех работах сцены буквально сочились саспенсом, в новой главе ханековской человеческой комедии царит постапокалиптическая расслабленность; всё кончено, поздно пить «Эвиан» (или «Бодуан» – от перемены брендов сумма не меняется). Это предельно ироничная (и самоироничная) ода тщете всего сущего, выполненная с безусловным блеском, но, скорее, утомительная, чем вдохновляющая.
Загадка – появление в конкурсе «Родена» (Rodin) Жака Дуайона, невнятного двухчасового жизнеописания, в первую очередь касающегося, как все фильмы о Родене (здесь его нарочито играет Венсан Линдон), отношений с Камиллой Клодель.
Чуть интереснее линия с созданием скульптуры Бальзака – среди моделей для неё была беременная натурщица: «еще бы, внутри 250 героев!».
Страннее всего, что Дуайон, способный (несмотря на почтенный возраст) мастерски снимать эротику (посмотрите хотя бы его предыдущий фильм «Мои сеансы борьбы»), обрывает все сцены такого рода «на самом интересном месте». Получает «датское» кино ни о чем; мне было особенно обидно натолкнуться на такой фильм всего лишь через две недели после погружения в роденовский мир на глобальной выставке в парижском Гран Пале. Его скульптуры, более подвижные, пластичные и живые, чем 90 процентов фильмов на свете, у Дуайона выглядят пустыми одномерными слепками.
По обзорам может показаться, что я игнорирую внеконкурсные и параллельные программы. Это не так, и два своих любимейших фильма 70-го Канна я увидел в «Двухнедельнике режиссеров» – это «Иней» (Frost) литовца Шарунаса Бартаса, и «Неделе критики» – «Габриэль и гора» бразильца Фелипе Барбосы. В «Особом взгляде» выделяются немецкий «Вестерн» Валески Грисбах, иранский «Честный человек» Мохаммада Расулова и российская «Теснота» Кантемира Балагова. Подробно – в следующих репортажах, которые я планирую превратить в синефильскую оргию.