Изобретение Теодора Терзопулоса – глобальный смотр театральных достижений, объединяющий самых разных авторов, – в России проводится второй раз (первый был в 2001-м году в Москве). Хитами сентября стали спектакли Кристианы Люпы, Андрия Жолдака, Аттилы Виднянского и Филиппа Кена .
Театральная Олимпиада – один из редких плюсов официозного Года театра в России. Большая эклектичная программа стартовала 15 июня шоу уличных театров на площади Островского и завершится в декабре, вовлекая в свою орбиту проекты фестиваля NET. В афише Олимпиады оказались и спектакли других фестивалей – «Точки доступа» и «Балтийского дома». Не обошлось и без прямой конкуренции с «Балтдомом» – я, например, пожертвовал «Радостью» Пиппо Дельбоно ради громоздкой и сумбурной версии «Рокко и его братьев»: спектакль по сценарию Лукино Висконти Аттила Виднянский поставил в будапештском Национальном театре, дополнив социально-мелодраматическую историю спичами о капитализме и современном искусстве.
Из других обидных упущений – «Процесс» Кристиана Люпы, чьи петербургские гастроли совпали с Венецианским кинофестивалем, но тут, конечно, вины организаторов нет.
В упрёк Олимпиаде можно поставить другое – обилие уже знакомых, проверенных имён;
редкими новичками были бельгийцы FC Bergman, но их апокалиптическую комедию «Земля Нод» Олимпиада поделила с московским фестивалем «Вдохновение». А так список участников выглядит насколько представительным, настолько и предсказуемым, будто сейчас не кризисный 2019-й, а блаженные нулевые: Виктория Тьере-Чаплин, Лин-Хвай Мин, Деклан Доннеллан, Роберт Уилсон, Уильям Форсайт, Габриэла Карризо, Теодорос Терзопулос, Андрей Щербан, Димитрис Папаиоанну, Тадаси Судзуки, Саймон МакБёрни, Хайнер Гёббельс (и это ещё из раписания вылетели объявленные ранее спектакли Кейти Митчелл и Саймона Стоуна). Двух героев сентября – Андрия Жолдака и Аттилу Виднянского – с Петербургом связывают долгие творческие отношения: Жолдак ставил в «Балтдоме», Михайловском, «Русской антрепризе им. А. Миронова» и БДТ, Виднянский – в Александринском. Филипп Кен, чей «Парк крушений. Жизнь одного острова» из Национального драматического центра Нантер-Амандье в конце сентября сыграли на Новой сцене Александринского, уже гостил на этой площадке в 2014-м году с работой Swamp Club, участвовавшей в фестивале «Александринский» (а открыл Кена для российского зрителя фестиваль NET, привозивший в 2013-м «Эффект Сержа»). Нет, безусловно, замечательно, что в России побывал один из лучших спектаклей Жолдака «Росмерсхольм», на премьеру которого я летал в румынский город Клуж-Напока, но отсутствие новых имён – печальный симптом консервативности культурного пространства, значительной частью которого в 2019-м стала Олимпиада (и только Жолдаком этот консерватизм не компенсировать).
«Парк крушений» – стопроцентный театральный хит, увидеть который можно в любой момент, благодаря видеозаписи санкт-петербургских гастролей. На примере этого спектакля, поставленного в театре парижского пригорода Нантер-Амандье (который Кен возглавляет с 2014 года) с участием товарищей по Vivarium Studio, очевиден эффект Кена, лирического инфантильного абсурдиста, маскирующего смешной мимимишной картинкой и гэгами эсхатологические мотивы.
Пока зрители рассаживаются, вынесенный на авансцену монитор показывает салон авиалайнера, в котором кто-то ест, кто-то спит, кто-то (о, ужас! о, великолепие!) курит, кто-то рассматривает компьютерную визуализацию райского острова, кто-то листает ташеновский альбом про хорроры, кто-то читает Годара, кто-то уткнулся в айфон (как большинство пришедших в театр). Выжить суждено восьмерым счастливчикам: свет в зале погаснет одновременно с крушением – случившимся, вероятно, из-за того, что экипаж корабля взялся за выпивку. И изображённым с фирменным кеновским величественным минимализмом: в клубах дыма, окутывающих первые ряды, фланируют статисты с моделью самолёта; звучит симфоническая музыка Ханса Циммера, бога голливудских блокбастеров. Не столько коктейль из пафоса и иронии, сколько детская игра, перемещающаяся в примитивистскую декорацию затерянного в пенистом океане острова. Почти необитаемого – если не считать гигантских кротов, вершащих здесь, на вершине горы-вулкана, загадочные ритуалы (кроты – гости из Swamp Club; Кен славится зарифмовкой своих спектаклей). К острову устремятся уцелевшие в катастрофе, извлёкшие друг друга из-под обломков лайнера пассажиры и члены экипажа – чтобы оперативно обжить найденный рай, превратив его в ночной клуб с коктейль-баром и дискотекой. Социальная критика развитого капитализма? Отчасти, да; и финальная самоизоляция островитян, переживших конец света и схватку со спрутом, в уютно подсвеченных гротах-гробиках, под вечного Синатру, работает на такую трактовку. Но обозвать Кена критиком чего угодно невозможно;
и механическое пианино, притаившееся в партере, напоминает об известной «Неоконченной пьесе...» с её трагикомической меланхолией.
Некоторые любят потяжелее, не замечая за милотой и музыкальностью «Парка» трагизм. Удивительно, что такая обаятельная любовь Кена к слэпстик-комедии (долгое кружение по острову – как фрагмент неизвестной немой комической фильмы) вкупе с его незлобивым мироощущением («Парк» ведь даже в названии объединяет крушение и жизнь, а антиутопия оборачивается вполне утопическими, построенными на взаимовыручке отношениями; у Кена «Плот Медузы» доплывает-таки до берега) наталкивается у иных зрителей на агрессивное отторжение.
После равно потешного и печального «Парка» в СПб я услышал и про вологодский Дом пионеров, и про анимацию в турецких отелях. Кое-какое сходство присутствует:
«Парк» – очень музыкальный спектакль, доступный без перевода, благо редкие реплики звучат на понятном суржике из английского и фрагментарно освоенного русского; так, видимо, располагают публику и затейники в отелях.
Зато саундтрек изощрённо комбинирует оригинальный квази-лаундж Пьера Деспара и бравурного, почти циркового Рица Ортолани, голливудский симфонизм и Шопена, барда-шизофреника Дэниела Джонстона и техно, барокко и рэп.
Барокко – важное для спектакля слово;
игры новых робинзонов – будто галантные праздненства при дворе Людовика XIV, а самый сильный эпизод спектакля, когда поселенцы пируют бананами в компании скелета, – оживший ванитас, самое изящное и неназойливое memento mori в современном искусстве. В переводе которого с латинского Кен совпал с Трусом и Балбесом.