Традиционный психологический театр не сдаётся: «классическая» постановка получилась живой и современной.
Когда в мае 2018-го большой режиссер выпускает «Три сестры», ждешь подвоха и отправляешься в театр считать «отклонения от нормы». В самом деле, кто станет сегодня ставить «Сестёр» как написано; сколько можно? И зачем на это в энный раз смотреть? Тут, конечно, надо отдавать отчет, что мир состоит вовсе не из театральных критиков, которые знают пьесу Чехова наизусть и 20, не меньше, версий уже видели, а из нормальных людей, которым иногда только название и знакомо. И для кого, может, не лишне и содержание пересказать: ну, там про трех сестер Прозоровых, Ольгу, Машу и Ирину, и их брата Андрея (Даниил Обухов), офицерских детей, что маятся в захолустье и грезят Москвой; как всегда у Чехова сто пудов неразделенной любви – Маша, слишком рано, почти неосознанно выскочившая замуж за учителя гимназии Кулыгина (Лев Коткин), увлекается батарейным командиром Вершининым (Дмитрий Липинский), Ирина готова пойти за поручика Тузенбаха (Никита Исаченков) – лишь бы совершить хоть какой-то поступок, пусть другой её воздыхатель и пообещал, что живых счастливых соперников у него не будет; Андрей женится на «мещанке» Наталье, у которой романчик с председателем местной управы. Все много мечтают и страдают; светлое будущее маячит недостижимым призраком где-то впереди, где нас нет. Да, чтобы без спойлеров, ни слова о том, уедут ли героини в Москву...
Для неофитов лучших первых «Трёх сестёр» не придумаешь; но и для «прожженных» Чеховым зрителей постановка Женовача может оказаться неожиданностью: это – мягкий, тёплый и, при всей траурной черноте последнего акта, оптимистичный спектакль. Которому еще и очень повезло с сёстрами: все три недавние выпускницы ГИТИСа – Мария Корытова (Ольга), Дарья Муреева (Маша) и Елизавета Кондакова (Ирина) – совершенно замечательные.
В сценической редакции «Студии театрального искусства» кое-что от оригинала отличается: обошлись без сторожа Ферапонта, нянька Анфиса осталась «за кадром», никто не дарит самовар, не ужасается зеленому поясу, не разбивает часы покойной мамы, про пожар в губернском городе N без подробностей; но купюры – по мелочам, в целом же – без переписывания оригинала, в аутентичных костюмах условного рубежа XIX-ХХ веков. Правда, с почти незаметными, но цепкими странностями, вроде ниток, торчащих из рукавов Наташи (Екатерина Копылова), метки тотальной неустроенности – сколько бы цветочков ни насажала эта хваткая и комичная деваха, «мещанка», «шаршавое животное». Обычно антипатичной героине в версии Женовача достается своя доля если не любви, то приятия; как и всем персонажам этих новых, неожиданно уютных «Трёх сёстрах». В 2011-м Женовач выпустил тяжелый, суровый спектакль «Брат Иван Фёдорович» – и кажется, не было с тех пор в СТИ вещи столь же лёгкой, как «Три сестры» – а кто бы мог подумать? (Оговорюсь сразу, что в последнем действии есть моменты «выполнения обязательной программы», но эти интонационные и ритмические торможения должны исчезнуть, когда спектакль окрепнет; я был всего лишь на втором показе).
На добродушный лад настраивают уже яблочные пироги и варенье в фойе, будто не Чехова собираемся смотреть, а Островского (упоительный «Правда – хорошо, а счастье лучше» в Малом театре – самый радостный спектакль Женовача). И то правда, один и тот же чеховский текст можно интерпретировать по-разному; два полярных примера навскидку. У Погребничко потаённая авторская нежность высвобождается теплыми абсурдистскими гэгами, у Додина, напротив, Чехов жёсткий, звучит как бескомпромиссная «новая драма» (и впору вспомнить Льва Шестова: «Чехов только одно и делал: теми или иными способами убивал человеческие надежды»). Женовач идёт по третьему пути, погружаясь в жизнь героев старой пьесы – со всеми её трагедиями и нелепостями, высокопарными фантазиями и замусоренным бытом; ничуть не осовременивая происходящее внешне, но делая его бесконечно понятным – как раз благодаря вживанию, которое происходит почти незаметно: в самом начале спектакля гул еще не успевшего оборвать разговоры зрительного зала сливается с актерскими голосами на невидимой за березовым лесом арьерсцене (здесь, кстати, замечательно говорят – очищая текст от наигрыша и прочей актерской шелухи, возвращая ему достоверность). В кино Джон Кассаветес (большой, кстати, поклонник Чехова) начинал фильм будто с середины плана, с полуслова, без предисловий бросая в происходящее; Женовач добивается аналогичного эффекта, превращая зрителя в свидетеля и соучастника чужой жизни, что началась задолго до просьбы отключить телефоны. Спустя без малого три часа слово «чужая» применительно к этой сценической жизни героев станет неуместным.
Бóльшая часть действия сосредоточена на авансцене, среди иронично открыточных березок (в первых рядах слышен запах настоящего дерева; может, декорация Александра Боровского настолько влиятельна, что провоцирует обонятельные галлюцинации?). Между березок милуются, их бело-розовой, с ржавыми разводами корой (узоры на которой при определенном свете похожи на японскую гравюру – притом, что и сами деревца как с картинки), занюхивают алкоголь – русскую «сыворотку правды», облегчающую любой контакт и снимающую барьеры. Во втором действии пьесы (то есть, в середине первого действия спектакля) «Три сестры» обретут черты того фирменного жанра СТИ, что на афише «Реки Потудань» обозначается как «сокровенный разговор» (да не только ли в нём и ставит Сергей Женовач?). Берёзки – смешные: за ними спрячется Чебутыкин (Сергей Качанов), раньше всех отхвативший кусок именинного пирога и пристроившийся выпить украдкой. Между их стволов будет оскаливаться чудовищем Соленый (Александр Медведев, актерское открытие спектакля – наравне с исполнительницами заглавных ролей), дурной и забавный шутник с ушами, оттопыреными фуражкой, радующийся каждой своей никудышной с точки зрения окружающих остроте.
Эти же березки преобразятся, когда их вдруг зальет бледный лунный (или потусторонний?) свет, и герои застынут как в стоп-кадре под реплику обманчиво хмельного Чебутыкина: «нам только кажется, что мы существуем, а на самом деле нас нет».
Нас, может, и нет, а счастье – есть. Слово «счастье» у Чехова – тут и там: как начала Ирина – «скажите мне, отчего я сегодлня так счастлива?» – так и понеслось. Обычно за такой частотой видят исключительно тоску по недостижимости счастья. У Женовача же получается спектакль именно о счастье, которое буквально под ногами, в повседневности, а не где-то там, парит выдуманной синей птицей в прекрасном далёке.
Вот Вершинин делится верным наблюдением: «На днях я читал дневник одного французского министра, писанный в тюрьме. С каким упоением, восторгом упоминает он о птицах, которых видит в тюремном окне и которых не замечал раньше, когда был министром. Теперь, конечно, когда он выпущен на свободу, он уже по-прежнему не замечает птиц. Так же и вы не будете замечать Москвы, когда будете жить в ней. Счастья у нас нет и не бывает, мы только желаем его». Женовач рассказывает историю счастливых людей, не осознающих этого. Давая нам возможность ощутить счастливыми себя – не только на время спектакля.