Необыкновенная коллаборация режиссерского стиля Марка Захарова с текстами Владимира Сорокина – повод порассуждать не столько о том, как театр реагирует на современную общественно-политическую ситуацию, сколько о сценическом языке, которым эта реакция выражается. Сразу скажу, что с многочасовым исполином «Нация» в Мастерской Брусникина спектакль «Ленкома» не связывает ничего – кроме необъятной темы: Россия. И раскрывают её великий старик и молодежь диаметрально противоположными способами.
«Антиутопия по романам Владимира Сорокина «День опричника» и «Теллурия». Действие происходит через сто лет после премьеры». Так обстоятельно определен жанр нового ленкомовского спектакля в программке. Житие опричника Комяги (Виктор Раков) разворачивается в России, точнее, Москве: прежней страны нет, она, как в «Теллурии», распалась на десятки царств-государств, непробиваемой стеной отгородившихся и друг от друга, и от злокозненного Запада; и выхода из этого клаустрофобического ада в кокошнике (именно в нем выходит на сцену горланящая «Хаву нагилу» государыня-нимфоманка Арина Абрамовна – ее в очередь играют Екатерина Мигицко и Анастасия Марчук) не предвидится. Государь Платон Николаевич (Дмитрий Певцов) привлекает опричнину к расследованию одного нехорошего дела: ходит среди черни в самиздатовских списках пародия на государева зятя Урусова (Александр Сирин) и его возбуждающийся исключительно при пожарах фаллос. Нужно опричникам найти и обезвредить пасквилянта. Но и задание это – часть иезуитских политических интриг упивающегося вседозволенностью диктатора...
Подозреваю, что опасность в «Дне опричника» углядят, как ни парадоксально, антигосударственники, сторонники радикальных социальных перемен – он странным образом примиряет с властью, которой на сцене достается больше, чем в передачах сорокинского «Голоса Америки», что «бормочет программу «Русский мат в изгнании» (в спектакле так называется книга, которой торгует вдова не выстоявшего супротив наезда опричнины столбового Куницына; эпизодическая героиня романа у Захарова избегает группового изнасилования и становится главным женским персонажем в исполнении Александры Захаровой). Ну а как же?!
Такого сквернословия в адрес главы государства нет даже в «Берлуспутине», и не важно, что в «Дне» это вымышленный герой Дмитрия Певцова, – очевидные аналогии неизбежны.
Всё то мракобесие, что так пугает и так мазохистски живописуется активными гражданами социальных сетей, тут грубо и зримо: опричный Приказ возглавляет богобоязненный (даже слово «жопа» вослед «свечке» не произнесет) упырь Батя (Сергей Степанченко), сиротскими приютами для детей казненных заправляет «пидагог» Аверьян (Дмитрий Гизбрехт), союз с Востоком оборачивается включением котов в домашнюю кухню хабалки-провидицы Прасковьи Мамонтовны (Татьяна Кравченко), пылают костры из книг, драматургов уже годы как извели. И про медведей, сбивающихся в стадо, есть. И по спущенному с самого верха ханжескому запрету мата проходятся нещадно; тошнотворно лицемерное благолепие, накрывшее новую Россию, – один из генеральных мотивов спектакля, не брезгующего крепким словом (лучший и, кажется, даже не Сорокину принадлежащий неологизм – «злоебонство»). И сочится построенный на сцене мир похотью, что, по мне, так смелее иных политических иносказаний.
И попадает Захаров в болевые точки, которых до вчерашнего дня и не существовало: вот государь, замысливший взрыв ракеты с Комягой, формулирует «слез не будет – выдавим» – тут сразу и про катастрофу, и про реакцию агрессивного большинства на одиночек, сторонящихся нарочитой публичной скорби.
А «Не до круговухи, когда верховная власть ходуном пошла» – чем не максима, годящаяся на все случаи российской жизни, когда ощущение, что всё висит «на говняном волоске», не уходит даже в тучные годы?
Короче, никаким «несогласным» не снилось, «Театр.doc» отдыхает. Однако же, обходится без скандалов; и лютую сатиру на самих себя представители беспощадно заклейменной в спектакле власти проглатывают, не поперхнувшись; ходят в «Ленком», как миленькие, и уважительно хлопают.
И это, в определенном смысле, загадка – каким образом Марк Захаров обращает нонконформистский по сути материал в более, чем конкорфмное представление. В этакую ласковую фронду.
Антиутопию, адресованную тем, кто любит на выходных пересмотреть «Обыкновенное чудо» и «Мюнхгаузена». И сам «Ленком» – образец уютной стабильности, театр, в котором даже дизайн програмок не меняется с 1991-го года (а может, и того раньше, просто я впервые оказался на спектакле «Ленкома» только в 1991-м).
Что зацепило Захарова в текстах Сорокина? Вряд ли заковыристые формотворческие и лингвистические игры.
Хотя начинается спектакль с вполне радикального жеста, практически не уступающего «Князю», так раздражавшему посетителей «Ленкома»: Иван Агапов в роли священнослужителя Демьяна Златоустовича читает длиннющий монолог на «новоязе» – изуверскую молитву из третьей главы «Теллурии».
Если и несколько переиначенную, то в сторону радикализации ассоциаций: так самое её начало «Аще взыщет Государев топ-менеджер во славу КПСС...» звучит «Аще взыщет Государев топ-менеджер во славу СС, КПСС...» и далее (почти) по тексту. Скорее, Захаров почувствовал и нашёл своё в сорокинском драйве, в лихости сатиры и голливудской динамике (об этом в связи с текстами Сорокина вспоминают редко, акцентируя внимание на языке, но это там тоже есть, иначе не были бы его интеллектуальные провокации в списках бестселлеров): этот спектакль именно что интересно смотреть (и дело не только в том, что сюжет «Дня опричника» я с 2006-го года, естественно, подзабыл). У Захарова дар, явленный еще во времена сотрудничества с Григорием Гориным, не то, чтобы подслащать пилюлю, но как-то органично (талантом, мудростью и отсутствием высокомерия по отношению к честно жаждущему развлечения зрителю) превращать любую злобу дня в трагикомическую романтическую притчу. И совестливый коренной опричник Комяга, конечно, наследник по прямой и Мюнхгаузена, и Ланцелота (из вольной киноэкранизации Шварца «Убить дракона»), и недавних театральных героев – Пера Гюнта (в новом спектакле Антон Шагин играет небольшую, но сильную роль денщика Федьки), Дымова (героя Александра Балуева в «Небесных странниках», уже после премьеры переименованных в «Попрыгунью») или Венички (Ерофеева, героя Игоря Миркурбанова в «Вальпургиевой ночи»).
Не меняются в «Ленкоме» не только программки и бутерброды в буфете (очень их люблю), но и уникальное умение облекать предельно острые темы в формат доступного и добротного зрелища.
И, кажется, только здесь публика встречает выход любимых артистов аплодисментами (может, потому и пострадал богомоловский «Князь», отменивший вообще любые аплодисменты).
Я смотрел «День опричника» сразу за «Нацией», студенческим спектаклем Мастерской Дмитрия Брусникина в Школе-студии МХАТ. Уверен, что эта постановка, сыгранная всего три раза в музейных залах усадьбы Голицыных (это новый филиал ГМИИ им. А.С. Пушкина, где в обычное время вплоть до марта идет отличная выставка видеоарта и инсталляций «Прогулка с трубадуром») и Музея Москвы, станет театральной легендой новейшего времени. Общего с «Днем опричника», вроде бы, и ничего, кроме глобальной задачи: оба высказывания – про Россию.
Ориентируются брусникинцы не на фантастику, а на документальный театр, «Нация» – результат их многодневного путешествия из Москвы во Владивосток. В сентябре на фестивале «Арт-миграция» ребята играли в Боярских палатах двухчасовой эскиз «Транссиб», серию сценок, выросших из интервью с реальными людьми, апофеоз вербатима (наподобие хита «Это тоже я», что сделали в «Практике» брусникинцы предыдущего курса).
Теперь «Нация» преобразилась в сложноустроенный (в том числе, и логистически) эпос в четырех частях.
Сначала в лекционном зале усадьбы Голицыных (она же – бывший Институт философии и нынешний Дом впечатлений) показывают неигровой фильм Ольги Привольновой «Насквозь», динамичную, лаконичную и с блеском смонтированную хронику работы над спектаклем: люди в поезде и за его окном. Потом ведут в пространство, где Юрий Квятковский устраивает «Бал железнодорожников», волне ослепительное музыкально-драматическое шоу. Документальные тексты становятся песнями и танцами. От рэпа до фолка, от торжественного вальса (когда под музыку Шостаковича из «Широко открытых глаз» стали кружить пары, изображающие современных проводниц, полицейских и пассажиров всех мастей, я почувствовал себя внутри сокуровского «Русского ковчега», так же уничтожавшего границы между «здесь и сейчас» и вековой российской историей) до изнурительной биомеханики.
С «Бала» – на обычно закрытый четвертый этаж, в неосвещенные (каждому зрителю выдается фонарик) заброшенные аудитории, где молодые актеры играют часть, поставленную самим Брусникиным, единственный фрагмент «Нации», что сохранил черты документального театра. Кодой, уже во втором корпусе Провиантских складов Музея Москвы – полуторачасовой перформанс Андрея Стадникова, режиссера-беспредельщика. В «Слоне» он брал зрителей в заложники, заставляя физически ощутить несвободу. Новое испытание, по мне, еще более сурово.
Эту часть «Нации» играют в длиннющем ангаре, где зрители сидят вдоль многометровой инсталляции. Актеры, начинающие перформанс гипнотическим маршем, вскоре рассредотачиваются вдоль всего пространства и почти до самого финала выполняют монотонные действия, у каждого – свои. Прерываются лишь на время монолога, у каждого – по одному (за самоотверженное участие в таком эксперименте им, считаю, надо не то, что пятерки на экзамене по мастерству, а памятник поставить). Начинается очередной монолог, когда у ног останавливается медленно пересекающий ангар игрушечный поезд с микрофоном. Хорошо расслышать можно только те тексты, что произносят тот артист, который оказался напротив тебя, и еще один-два исполнителя справа и слева; и только их можно хорошо рассмотреть.
Передвигаться по залу – чтобы расслышать и рассмотреть всё и всех – запрещено: сиди, пригвожденный к стулу, наблюдая лишь за страдальцами напротив и мучительно вслушиваясь в истории, доносящиеся издалека (в мой вечер запрет был нарушен, иначе лично я вряд ли бы выдержал).
В эту истязающую и наблюдателей, и исполнителей конструкцию заложено много достаточно внятных смыслов: потерянность в безразмерном и бесприютном русском пространстве, безысходность и беспросветность, остановившееся время, оно же – судорожное безвременье, обитатели которого сохранили лишь способность к зацикленным до бесконечности физическим актам.
Отправляя в этот вселенский тупик, Стадников не то, что не хочет быть доступным – наоборот, стремится к созданию почти невозможных для зрительского выживания условий. Действует ровно наоборот Захарову, у которого даже из ада в финале находится, пусть иллюзорный, но выход.
Какой способ высказывания нужнее и важнее, я не знаю, хотя ответ, кажется, напрашивается сам собой.
Вроде, по всему, выигрывает доходчивый, демократичный, броский, но не слишком сложный технически «День опричника». Но о трудновыносимом экзистенциальном ужасе, который исследует Стадников, не получится говорить в терминах Бродвея.
В «Дне опричника» – скромное музыкальное формление Сергея Рудницкого, такой среднестатистический, иллюстративный score, easy come – easy go, в четвертой части «Нации» – изощренные саунд-партитуры Дмитрия Власика, использующего вместо обычных нот стук ног, дыхание, звон колокольчиков, крик (кульминационный эпизод The Same – из тех, что вряд ли когда-нибудь забудешь). Интересно, кстати, будет ли Стадников в возрасте Захарова также пессимистичен, или вера в надежду и любовь приходит с годами? Так или иначе, как бы ни был тяжел этот опыт, само существование и «Ленкома», и Мастерской Брусникина дарит совсем не иллюзорную радость.
© Кадры из «Дня опричника» – пресс-служба театра, кадры из «Нации» – Дмитрий Лисин.