Обширная программа vr-развлечений соседствует с привычным кино, которое в этом году отличается вопиющей старомодностью – даже по меркам такого скучного куратора, как Альберто Барбера.
Проблема фестиваля не в том, что на нем много плохих фильмов; в конце концов, «плохой»-«хороший» – субъективные оценочные мнения. Проблема в том, что слишком много картин 74-й Венеции вообще не нуждаются в большом экране – их можно без потерь посмотреть по ссылке на компьютере, а то и вовсе ограничиться трейлером да чтением синопсиса – и представишь всё до последнего кадра.
Обидно, что бедной на выдумки оказалась даже сказка – «Форма воды» (The Shape of Water) Гильермо дель Торо.
То есть, в фильме всё в порядке с живописной ретро-средой – параноидальными фантасмагорическими пространствами времен Холодной войны, от пышных кинозалов, доживающих своё перед наступлением мультиплексов, до ангаров, где назначаются шпионские стрелки, и военно-исследовательских лабораторий. Но вот 1001-я версия истории про Красавицу и Чудовище оригинальна только тем, что вместо Красавицы – немая уборщица, героиня эксцентричной англичанки Салли Хоукинс, чей типаж близок нашей Лие Ахеджаковой, Чудовище – антропоморфная амфибия, взращенная ученым-беглецом из Восточного блока, – находится в подчиненном положении.
Кроме того, в кадре присутствуют интимные сцены с участием женщины и рептилии, снятые, впрочем, со всеми стандартными атрибутами сентиментальной софт-эротики.
На героя же Майкла Шеннона – руководителя службы безопасности – неловко смотреть: не злодей, а пародия. Уж лучше советский шпион по фамилии Михалков, смачно вкушающий сваренных заживо – «они немного пищат» – лобстеров.
Пока только два конкурсных фильма – «Поток людей» (Human Flow) Ай Вейвея и «Первая реформаторская церковь» (First Reformed) Пола Шредера – больше всего походят на кино.
Шредер со всей человеческой и религиозной страстью создает (при выдающемся актерском пособничестве Итана Хоука в роли пьющего и пораженного раком священника, экс-военного, пережившего гибель сына) экзистенциальную драму – о кризисе веры и парадоксальном спасении души – в телесных объятиях.
Ай Вейвей, снимающий беженцев самых разных национальностей в самых разных болевых точках планеты, от Сирии и Ирака до Бангладеш и США, пересекает десятки границ, печально замечая, что во времена Холодной войны стены и колючая проволока разделяли гораздо меньше стран, чем сейчас. Изменить ситуацию на государственных границах Ай Вейвей не в силах – но расширить границы документального кино может вполне.
Он фиксирует свой личный опыт: кажется, что главная его цель – просто пожать руки мигрантов и засвидетельствовать уважение. И меняет зрительскую оптику: космического масштаба панорамы позволяют физически ощутить и онтологическую бездомность каждого живущего, и хрупкость планеты, и кровное родство всех ее обитателей.
Бездомность и неприкаянность – важные мотивы Венеции-74: перемещаются из привычного мира в кукольные дома маленькие люди «Уменьшения» (подробнее – в предыдущем репортаже), заброшены на бессмысленный пустынный блокпост израильские солдаты-срочники в «Фокстроте» (Foxtrot) Самуэля Маоза. В «Вилле» (La villa) Робера Гедигяна прибиваются к большой марсельской семье трое курдских детей, выживших в волнах Средиземного моря. Бежит в Вайоминг, на поиск полузабытой тетки, подросток-сирота в Lean On Pete (название можно не переводить, это прозвище коня) Эндрю Хэя. Правда, формулировать эти немудреные мотивы интереснее, чем смотреть сами фильмы. «Вилла» похожа на дряхлый сериал, дети-беженцы смахивают на сусальных ангелочков – кульминация сенильной сентиментальности фильма, где лучшие кадры – автоцитата из картины 1985 года Ki lo sa?: всю жизнь Гедигян работает с одними и теми же актёрами, так что соорудить флэшбэк, в котором герои молоды, не составило труда.
Lean On Pete тоже выглядит категорически телевизионным, чему способствует и режиссерский темперамент (точнее, отсутствие оного); впрочем, это полбеды, скитания 15-летнего Чарли, знающего мать только по фото и потерявшего отца, прирезанного ревнивым самоанцем, могли бы растрогать, если бы не бездарные сценарные ходы.
Режиссер, который не знает, что делать с мешающими героями, отправляет их под колеса – так Хэй поступает с заглавным персонажем, скакуном-неудачником, которого Чарли спасает (ненадолго) от гибели на мексиканской бойне.
«Фокстрот» с его назойливой сюрреальностью визуально выигрывает у конкурентов, но и к запрещенным приёмам – использованию музыки Арво Пярта – прибегает, и запредельно плоским посылом отличается: война – это бесчеловечно! А мы и не знали. Да и визуальная пышность – не синоним визуальной изобретательности: за каждым кадром – стойкое дежа вю.
Исключение: танец солдата с винтовкой, странный, комичный и болезненно сексуальный эпизод.
Да семейная история о продаже раритетной, уцелевшей в концлагерях Библии ради денег на пин-ап разворот из эротического журнала Bellboy.
Большинство фильмов наводит на мысль, что куратор Венеции Альберто Барбера обслуживает первым делом пожилую аудиторию – мумифицированных старичков и старушек, ахающих-охающих на «переживательном» кино.
А переживать проще всего, когда дело доходит до суда – кураторский концептуализм Барберы сводится к способности наполнять программу фильмами со схожими сюжетными мотивами, и в этом году доминирует судебная тема. Пока, кстати, даже в картинах из таких не слишком демократических стран, как Ливан (конкурсное «Оскорбление» / The Insult Зиада Дуэйри) и Иран (участник «Горизонтов» «Без даты, без подписи» / Bedoune Tarikh, Bedoune Emza; No Date, No Signature Вахида Джалилванда), суд предстает полноценной четвертой властью.
На зависть нам, где независимость судебной системы провозглашена Конституцией, но отсутствует в реальности; и суд запросто отправляет под стражу Кирилла Серебренникова и команду проекта «Платформа» по фантастическому обвинению в хищении бюджетных средств.
«Оскорбление» живописует конфликт двух бейрутских арабов: один, агрессивный автомеханик, – член Христианской партии, другой, рассудительный ремонтный рабочий, – мусульманин, беженец из Палестины; брошенное ему в порыве гнева «Я бы хотел, чтобы Ариэль Шарон уничтожил вас всех» выводит ссору на национальный уровень.
В конце концов сам президент страны вызывает героев в кабинет для примирения, но тот, что необдуманно ляпнул про Шарона, упирается и говорит «нет» – будем судиться!
В ливанском фильме с его примитивной манипуляцией эмоциями есть хотя бы драйв. Тогда как иранский «Без даты, без подписи» – типичный пример вымученного фестивального кино, из года в год привлекающего Барберу «постановкой моральных проблем». Судите сами, насколько эта постановка убедительна.
В начале судебно-медицинский эксперт сбивает мотоцикл, на котором ехала целая семья. Никто, кажется, серьезно не пострадал, разве что восьмилетний мальчик жалуется на небольшую головную боль. Доктор, у которого просрочена автомобильная страховка, настаивает, чтобы обошлись без полиции, за разбитый мотоцикл платит, но в том, что надо бы отвезти ребенка в больницу, родителей убедить не может. А на следующее утро обнаруживает труп мальчика в своём морге. Вскрытие, сделанное коллегой, показывает, что причина смерти – тяжелое пищевое отравление, ботулизм, легкая травма при падении с мотоцикла вообще не при чем, и, действительно, выясняется, что отец накормил сына купленными по дешевке несвежими цыплятами. Ребенка хоронят, отец попадает в тюрьму – после того, как забивает до полусмерти торговца ботулиновой птицей, но доктор никак не может успокоиться – а вдруг основная причина смерти в травме шейных позвонков? И начинает винить коллегу в халатности при вскрытии, смущает своими подозрениями несчастного отца, добивается эксгумации детского трупа и убеждается в своей невиновности, но отцу мальчика говорит обратное – видимо, чтобы тот не винил себя за смерть сына, но по гроб жизни казнился в роковом избиении.
По-моему, высосанная из пальца чушь, а не кино.
На другом полюсе – vr, который в архаичной вселенной Барберы репрезентует будущее. Но как-то не очень убедительно. Продолжение следует.