Погода дождливая, зато кино всё больше интересное – даже если неудачное. Солнце можно захватить ранним утром – как раз до начала первого сеанса. А новые фильмы Филиппа Гарреля и Раду Жуде уже оправдали поездку на Берлинале.
«Заглавные буквы» (Tipografic majuscul) Раду Жуде показали в «Форуме», и это огромная победа параллельной программы. В основе экспериментального фильма – реальная история из архивов секретной полиции о школьнике, Мугуре Калинеску, расписавшем в 1981-м году маленький город граффити с требованием демократии, свободы и, по примеру поляков, «Солидарности». Джанина Карбунариу написала документальную пьесу, Жуде ставит ее в кадре, перемежая театр на экране телехроникой коммунистической Румынии. Получается абсолютно захватывающий синтез изобразительных материалов, неожиданная рефлексия недавнего исторического прошлого, документального театра, масс-медиа и, собственно, демократии. Шедевр.
На старте конкурса – аргентинский женский хоррор «Интрудер» Наталии Меты. В оригинале называется El prófugo; прямолинейный перевод «Беглец» не передаёт смысл – речь о потусторонних незваных гостях, проникающих в жизнь героини из подсознания; русский подстрочник англоязычного названия Intruder подходит лучше всего. Героиня, Инес (Эрика Ривас), – женщина, страдающая неврозами и кошмарными снами; днём и вечером – певица в хоре, ночные смены отдаёт халтуре на дубляже японских садо-мазо-ужастиков (фрагменты из них поставлены специально для фильма и выглядят дико аутентично). Бойфренд Инес погибает во время совместных каникул при странных обстоятельствах, после чего визиты интрудеров учащаются; их документальным, так сказать, подтверждением оказываются дефекты записи. А самими «вторженцами» может оказаться кто угодно – и соседка снизу, и романтическое увлечение – молоденький настройщик органа (Науэль Перес Бискайарт), и родная мама (актриса Альмодовара Сесилия Рот).
Использование саунда как хоррор-материала – нечастое и ценное явление; за него я легко прощаю «Интрудеру» вялость-дряблость и сценарную расхлябанность (интересно было бы прочесть роман-первоисточник «Наименьшее зло» К. Э. Фейлинга – уверен, что у мужчины про женские эксцентриады всё чётко, без тумана). Глаза со странными радужками и зрачками у окружающих Инес интрудеров – ещё одна памятная составляющая фильма. Ну и вообще, начать конкурс пусть с лайтового и нестрашного, но всё же хоррора (да ещё с физиологическим финальным твистом, почти обстёбывающим феминистскую повестку) – круто; бодрит.
Вот я называю «Интрудера» нестрашным, а напугать же может что угодно. Меня ужаснул совсем невинный фильм, ни разу не ужастик из Уругвая «Оконный мальчик тоже хочет подводную лодку» (Chico ventana también quisiera tener un submarino). Название лютое; под «оконным мальчиком» подразумевается нерадивый мечтательный юнга фешенебельного нео-«Титаника», разжалованный на мойку палубы и окон; про подлодку, кстати, ничего, но цель достигнута – попробуй пропусти такое кино. Начинается оно в филиппинской деревне, и начинается очень сомнительно – с самого распространённого штампа современного фестивального шлака – стрекотания цикад. Крестьяне находят бетонную постройку, подозревают в ней руку дьявола и видят сны про змея, пожирающего их семьи. Дальше идёт фантастическая история того самого моряка: он использует дверь в машинном отделении для телепортации в дом одинокой женщины из Монтевидео. Хижина на Филиппинах тоже окажется порталом между мирами, и когда крестьяне решат покончить с сомнительным строением динамитной шашкой, накроется всё – и корабль, и квартира. Давно меня в кино не пробирал такой ужас – от ощущения ненадёжности любого комфорта; не знаю, закладывал ли такой смысл дебютант Алекс Пиперно, но вышло эффектно.
Водная тема роднит странный уругвайский фильм с респектабельной конкурсной «Ундиной» (Undine) Кристиана Петцольда. Это сказка по расчёту: никто, кроме Петцольда, не снимает настолько рациональное кино про буйные чувства. О любовной мистике – с интонацией экскурсовода, ведающего архитектурными тайнами Берлина (такова профессия современной русалки – героини Паулы Бер, прославившейся после «Франца» Франсуа Озона). Самый лёгкий момент – реанимационные процедуры под Stayin' Alive: я всегда знал, что диско спасает жизнь.
Итальянский конкурсант «Я хотел спрятаться» (Volevo nascondermi) Джорджо Диритти куда слабее. Фрагментарное, со сбитой хронологией жизнеописание художника-примитивиста Антонио Лигабуэ – наивно-восхищенный портрет блаженного гения (архаичным стилем напоминает – каких только пересечений не бывает – старую венгерскую картину «Чонтвари»). Элио Джермано – классный актёр; здорово рычит и кричит в роли живописца, который по психушкам с детства скитался, в зрелые годы успел поймать миг славы, но умер, как положено гению, в нищете. Если Джермано добавит к каннской ветке за «Нашу жизнь» и венецианской награде за «Молодого поэта» берлинского медведя, я порадуюсь; но сильнее его лицедейских выходок (у героя-то в голове с энцефалопатией – бесы!) в этом наборе картинок про муки и радости творчества запоминаются бутафорские гнилые зубы и неряшливость режиссёра Диритти: вот ест героиня, тщетно пытавшаяся предложить блаженному живописцу своё тело, арбуз – и в одном плане кусок арбуза такой, а в другом – сякой; а потом снова – такой.
Французский конкурсант «Соль слёз» (Le sel des larmes) – лучший фильм Филиппа Гарреля лет за пятнадцать. Герой, Люк (новичок с обманчиво банальной внешностью Логанн Антуофермо) приехал в Париж поступать в школу мебельщиков. На остановке познакомился с Джамилёй, которая показалась ему любовью всей жизни. Но Джамиля не дала, и Люк вернулся в провинцию, к отцу, где быстро утешился со школьной подругой Женевьев (Луиз Шевильот – открытие «Синонимов», победивших в Берлине год назад), не такой строгой, как Джамиля, в вопросе добрачного секса. А потом Люка приняли в школу, он уехал в Париж, оставив Женевьев на сносях. И снова влюбился (в самую необычную из трёх героинь), хотя сомнение в том, что настоящая книжная любовь бывает, продолжали одолевать Люка.
Поначалу кажется, что старик Гаррель оперирует банальностями – типа, любовь никогда не бывает без грусти (а если поводов для слёз нет, навяжем), но это приятней, чем грусть без любви (хотя как сказать). Но банальности вдруг звучат и свежо, и мудро; чёрно-белое изображение стирает приметы современности (мобильными же герои пользуются умеренно), и фильм танцует на грани между анекдотом, необязательной житейской историей и вечностью. Красота.