Добраться до Подгорицы, столицы Черногории, где Андрий Жолдак поставил Чехова, чуть сложнее, чем до большинства других европейских столиц: прямых авиарейсов из России нет. Но «Иванов» стоит любых потраченных на дорогу сил.
Если бы не украинец Андрий Жолдак, я бы выбирался из России гораздо реже. Спасибо «блудному автору», великому странствующему режиссёру – и единственному из великих с такой необычной географией постановок: спектакли Жолдака приводили меня в Харьков и Черкассы, Гисен и Оберхаузен, Турку и Клуж, Скопье, Антверпен, Вену, Познань и Лион. «Иванов», поставленный в Национальном театре Черногории, подарил поездку в Подгорицу – через Котор, Тиват и Будву, по местам, похожим на сказочные пейзажи Средиземья, с утрами на пустынных и оттого особенно красивых пляжах, освещённых зимним солнцем; в таком путешествии даже не важно, каким бы оказался спектакль; уже жизнь удалась. Не то, чтобы я готовился к разочарованию – у Жолдака не было ни одной проходной постановки; но вот, например, «Дядя Ваня», поставленный в Хельсинки в 2011 году, оказался самым смирным, самым сдержанным спектаклем в биографии режиссёра (и на пиетет к чеховскому слову эту сдержанность не спишешь – достаточно вспомнить радикальный «Опыт: Чайка», с которого началось моё знакомство с Жолдаком в 2002-м). Не то «Иванов» – настоящий буйный; внутри пьесы, поставленной подробно, с тремя, как положено, антрактами, с сохранением практически всего текста (он подвергся незначительным модификациям – вроде легко опознаваемой русским ухом крепкой брани доктора Львова на сербском), гремит гром небесный (и буквально тоже – с его раскатов всё начинается) и бушуют ураганы.
Никакой чеховской меланхолии и ивановской усталости. Это – один из бешеных спектаклей Жолдака, не снижающий градус в течение всех четырёх актов.
Причудливый, полный образов, не поддающихся прямолинейной расшифровке (да и не нуждающихся в ней); Жолдак действует как гипноз, вне рацио. При этом всё – как написано (ну почти).
В предшествовавших «Иванову» оперных спектаклях – «Любовном напитке» в Познани, «Иоланте» в Михайловском театре СПб и «Чародейке» в Лионе (в сентябре получившей немецкую премию Oper! Award как лучший спектакль года) – Жолдак фантазировал без границ, вторгаясь в канонические либретто, не смущаясь куда более строгими, чем в драматическом театре, ограничениями (против партитуры, в конце концов, не пойдёшь). «Иванов» же обходится без специфических Zholdak Dreams (вроде космических путешествий в версии «Трёх сестёр» – спектакле Александринского театра «По ту сторону занавеса»), без особых сценических эффектов;
при первом взгляде на сцену вообще смущаешься:
такими незатейливыми кажутся декорации: фанерный домик, бутафорское дерево да пластиковые стулья будто из прибрежной кафешки. Но, скажу сразу, художник Даниэль Жолдак, работающий с отцом с 2014 года, и с, видимо, небольшим постановочным бюджетом достигает значительных художественных результатов; метко, точечно использует видеопроекцию; играет с пространствами подвижных деревянных домов; одной тенью дерева на стене создаёт очень чеховский мир (помните, из другой пьесы: «Это какое дерево? – Вяз. – Отчего оно такое тёмное? – Уже вечер, темнеют все предметы»).
В зале тепло, на сцене – жарко; почти всё первое действие Иванов проводит гол, как сокол – в трусах и кроссовках, больше, чем просто «по-домашнему», без защиты, без маскировки. К выезду от постылой жены Анны Петровны, урожденной Сарры, в имение Лебедевых, заимодавцев и родителей юной Саши, влюблённой в зрелого взрослого мужчину, он, конечно, принарядится. Но вначале – так, почти в чём мать родила; обнажая и потаённый чеховский абсурдизм. «Иванов» (в отличие от «Чайки» или «Вишневого сада») определён автором как драма, но Жолдак до поры ставит разухабистую комедию;
пик фарса приходится на начало третьего акта: мужская пьянка превращена в сюр-буффонаду с истязанием котов.
Позволяет бенефисные выходы непристойно витальному авантюристу Мише Боркину (Александр Радулович). Вот он, в согласии с текстом, прикладывает руки Иванова к своей могучей волосатой груди, мол, слышите, как колотится сердце, каждую минуту могу скоропостижно умереть, но ясно, что врёт, здоровяк этакий;
и энергия жизни, буйная, эксплицитная, заражающая, льётся со сцены.
Она – в форсированной подаче чеховских строк и между них, в пластике и сценах-галлюцинациях; среди первых (и самых ударных) – графически выверенное взаимное избиение Ивановым – Анны, Анной – Иванова; резко, жёстко, провокационно, но и точнее многих долгих диалогов.
В стиле Жолдака есть много от панк-рока;
из этой же панк-вселенной и микрофоны в руках в момент надрывного объяснения с женой, и стук тяжёлых высоких ботинок на ногах Анны, и воображаемый мотоцикл, на котором она устремляется в зал в конце первого действия, за улизнувшим из дома мужем.
А второе действие начинается как хулиганский эротический бурлеск: обиталище Лебедевых – осиное гнездо секса; Зюзюшка, Зинаида Савишна (Жаклина Оштир), скупая жена председателя земской управы Лебедева, делает весьма достоверный минет гостю (персонаж Лазаря Драгоевича отдувается за нескольких второплановых героев пьесы, проводящих досуг у Лебедевых). Сам же Павел Кириллович (Стеван Радусинович) использует любую минуту для интимных свиданий со слугой Гаврилой (Йован Кривокапич).
Хулиганский режиссерский произвол обернётся по-настоящему печальной сценой в четвёртом акте, когда действующие лица разобьются на нелепые и страшно трогательные танцующие пары;
фарс без всякой натуги перейдёт в трагический регистр.
Жолдак – режиссёр, который фантастически работает с актрисами; его спектакль – единственная версия пьесы, развенчивающая убеждение, что у «Иванова» не женское лицо.
Притом, что Иванова играет сильный и харизматичный артист, балканская звезда Деян Лилич – вы можете знать его по главной роли в фильме Кирилла Серебренникова «Измена»; он как гонщик экстракласса, на скорости, без тормозов и сбоя дыхания проходит путь от бойкого, нахрапистого, уверенного в себе альфа-самца (драматург спектакля Иоана Малау сравнивает героя с Рогожиным и называет «извращённой русской душой в антураже балканского безумия и безумия любви», сам Жолдак предлагает взглянуть на чеховского Иванова как на героя Достоевского, «человека из подполья») до самоубийцы. Но впервые у Жолдака героини пьесы – на равных правах с заглавным мачо; причём Анна Петровна (Саня Вуйсич) здесь – вовсе не умирающая страдалица, но яркая, озорная, сексуальная молодая красотка, предстающая в прологе змейкой-соблазнительницей; страшен грохот, с которым лебедевские гости швыряют гроб в начале четвёртого действия, когда Анна, согласно сюжету, уже скончалась от чахотки; у Жолдака она появляется призраком, мёртвым укором Иванову. Обожающая Иванова Саша (Жана Гардашевич Булатович) тоже красавица, но, вопреки привычным трактовкам, фрустрированное, с дефектами дикции, богобоязненное создание, преклоняет колени перед распятием (часто и провокационно возникающему в символической системе Жолдака); скорее, тень задиристой Анны Петровны, робкая воздыхательница. (Не менее неожиданно решение Жолдака сделать молодого доктора Львова стариком; но ведь верно – резонёр и моралист состарился раньше времени, как лысеющий вечный студент; в чём-то схожая логика двигала Львом Додиным, сделавшим стариком Треплева). И Зюзюшка, и молодая вдова Бабакина (Бранка Станич) в каких бы гипертрофированных ситуациях не оказывались, не превращаются в карикатуры, не становятся фоном: важные и живые характеры, незабываемые актёрские работы.
«Мужское – женское» или «На последнем дыхании» – оба названия фильмов Годара подошли бы тексту об «Иванове» Жолдака, ставящего с годаровской страстью, лёгкостью и безрассудством.
Они и в звуковом решении спектакля, насыщенного саунд-эффектами и контрастно подобранной музыкой. Попхит Майли Сайрус «See You Again» – триггер, превращающий героинь в участниц нудистского рейва – запросто сменяется «Партизанской» (в русско-советской версии – «По долинам и по взгорьям»), которую затягивает вечно пьяная компания ивановских дружков-собутыльников. Цыганщина вплетена в оригинальный саундтрек с музыкой Сергея Патраманского (с которым Жолдак впервые сотрудничал на «Москве – Петушках» в «Балтийском доме»);
кодой спектакля – потрясающая танцевальная сцена, в которой бравурный балканский фолк звучит горько.
Жолдак разрушает представления о театральной иерархии: странствующий режиссёр создаёт штучные шедевры в неочевидных городах со скромными театральными традициями. Может показаться, что и от традиционного театра в его работах камня на камне не остаётся – так далек он от психологизма и реалистического толкования; вот черногорский «Иванов» – антоним отличнейшего «Иванова» Тимофея Кулябина; вместо тысячи мелочей – жирные мазки, притчевая метафорика, не петельки-крючочки, а иго-го-го и чехарда. Но при всём безумии происходящего, переходящем порой в почти мультипликационный гротеск, это классический театр, не подпорченный ядом постмодернистской иронии.
