«Трактат» приписан к открытому проекту Бориса Павловича «Лес», «театральной грибнице», «среде комфортного общения и совместного мышления для очень разных людей». Связующая личность «лесных» спектаклей-встреч – филолог и философ Владимир Бибихин. Впрочем, можно об этом и не знать – новый «Лес», выросший в «Среде 21», самодостаточен – густ и бескраен, но ничуть не дремуч.
На сцену выбегает несколько безумный лектор – взвинченно шпарит скороговоркой по-английски, перепрыгивая на родной русский.
Прыжки эти мгновенно разрушают строгий лекционный формат – когда один умник вещает, а все покорно внимают; формально зрителю слова (почти) не дают, однако ж это выступление – определённо диалог.
Лектор, поначалу играющий в Людвига Виттгенштейна – жизнь и «Логико-философский трактат» австрийского мыслителя стали отправной точкой, первым саженцем «Леса» – ни на чём не настаивает; сомневается, рефлексирует, оправдывается; обращаясь к залу за поддержкой, прокладывает дорогу к неясной, но заманчивой цели – зачем вообще всё и где смысл. Смысл нас, смысл сочувствия, смысл мира.
По Виттгенштейну, Die Welt ist alles, was der Fall ist; мир есть всё, что выпало, случилось, свалилось на голову – как яблоко Ньютону.
По Виттгенштейну, мир вокруг всегда опрокидывается, переворачивается, рассыпается на части и собирается обратно.
«Посмотрите на его глаза», – предлагает лектор, доставая фото, – «в них страх – как будто на него несётся фура». Как неслась она на актёра и режиссёра Бориса Алексеева, который, поиграв в «необычайного Людвига», станет собой, потом – Владимиром Бибихиным, читавшим лекции про Виттгенштейна, потом снова собой, точнее, «исчезающим актёром Борисом Алексеевым, который сейчас стоит на сцене». Но граница между сценой и залом, действующими лицами и исполнителем, артистом и человеком условна; всё – зыбко; уверенным можно быть только в ощущении боли; во всём остальном точные формулировки – заблуждение, фикция, мнимость.
Не буду пересказывать примеры, которыми этот факт иллюстрируется в спектакле. Приведу свой. Вот когда ты, Вадим, впервые пришёл в театр после лютого ковидного карантина 2020-го года? 18 мая, в родном городе Воронеже. Это так – ты побывал в фойе, на сцене и за кулисами. И не так – театр-то не работал (если забыли, первая волна запретительного террора длилась до конца лета), ты прошёл через запертый служебный вход, просто в гости – в Никитинский театр, к Алексеевым, худруку Борису и директору Ирине. Борис уже репетировал в zoom «Двенадцатую ночь» – спектакль, который выйдет в сентябре 2020-го. Невероятный спектакль; может жить, где угодно; сейчас, когда Никитинский театр лишился – не по своей воле – помещения, его играли даже на стройке. В будущем – скрестим пальцы – вернётся и на нормальную сцену (о достижениях одного из лучших российских театров – в текстах про «Чернобыльскую молитву», «К. Рассказы», «Собачий вальс», «Господа Головлёвы»).
В настоящем Борис Алексеев в коллаборации с Александром Плотниковым уходят в «Лес» – казалось бы, зачем идти вместе с ними?
Чуть меньше часа актёр трёт про философию – да, зажигательно и остроумно, но материал всё равно специфический – и про себя. В его распоряжении школьная доска, фотографии Виттгенштейна и Бибихина, «заряженный» на распад стул, ноутбук, диктофон – записать и послушать, как звучат твои старые роли, Макбет, Орест, Рубен Гальего. Простой свет; никакой музыки;
аскетизм в кубе – хоть на кухне играй.
Но какое же захватывающее путешествие! сам бы не поверил на слово, однако так.
У «Леса» внешне простая, но хитрая форма, делающая проницаемой грань между лекцией и разговором по душам, игрой и исповедью; эта форма рациональна и эмоциональна; беззащитна и властна. Тут не то, чтобы невозможно слукавить: лицедейское лукавство – часть затеи.
«Лес» вовсе не сеанс спонтанного прилюдного самоанализа; это ладно придуманный – и продуманный – спектакль. Но замешанный исключительно на живом материале;
на собственной судьбе – и присвоенных, пережитых судьбах героев (среди которых и Пауль Виттгенштейн, брат философа, пианист, лишившийся на Первой мировой руки – но не расставшийся с музыкальной карьерой).
Само собой, Алексеев – выдающийся артист; почти без реквизита и прочих очевидных уловок показывает, как актёр становится другим (или даже так – Другим); вот он по нашу сторону «рампы» – вот по другую, и все эти переходы – с амадеевской лёгкостью. Но дело не только в мастерстве; мало ли мастеров (окей, немного, но есть); тут главное, что сценический Алексеев не боится быть ни персонажем по имени Борис Алексеев, ни реальным Борисом Алексеевым.
Не стесняется играть – и не играть.
И остаётся наедине со всеми.
