В основе – пьеса Елены Греминой «За зеркалом», вдохновлённая историческим анекдотом: за зеркалом, отделяющим парадную спальню от тайной комнаты, Её Величество прятала фаворитов. Театр, созданный Анатолием Васильевым, заглядывает в царский альков
«Действо о злосчастной молодости, напрасной любви и торжествующем коварстве» – провозглашает жанр спектакля Мария Зайкова. И добавляет – «слухи и домыслы», тем предупреждая упрёки педантов в отклонении от исторической правды. Впрочем, нарядная бульварщина из жареных фактов о просвещённой самодержице – последнее, с чем можно сравнить постановку «Школы драматического искусства». Зайкова – она играет графиню Брюс, камеристку, наперсницу и распорядительницу интимных забав Екатерины – выходит в парадном мужском камзоле, расшитом серебром. В похожем, но с золотым узором одеянии появляется и Матушка (так ласково и без регалий зовётся героиня у Греминой) – Екатерина Аликина.
В облачении сиятельных дам в мужское платье нет ничего от фарсов; торжественность, синонимичная власти, церемониальная величавость, бравая игра.
И возможность выглядеть строже, даже несколько воинственнее третьего участника действа – вступающего на сцену в белом поручика Александра Дмитриевича Ланского, попросту Сашеньки (Алексей Славкин).
Юнец рекрутирован Матушкой в наложники; что ж, он робеет да крестится, но, как завещал папенька, «на службу – не напрашивайся, от службы – не отказывайся». Он и не отказывается, поступает, так сказать, в полное распоряжение – и без лишних надежд: у всех в роду Ланских смерть ранняя и внезапная. Такую ожидает для себя и Сашенька, не особо по тому кручинясь – судьба, ничего не попишешь. Такова завязка спектакля, начинающегося с молитвенного хора и скорбного письма Екатерины, говорящей о смерти любимого друга;
молитва грациозно переходит в игривую арию графини Брюс,
рассуждающую о законе, запрещающем юных любить (композитор Дмитрий Котов изобретательно стилизует саундтрек под старинную духовную и светскую музыку). На таком легчайшем, безмятежном жонглировании интонациями и настроениями строится весь спектакль – весёлая игра с серьёзным; недостоверная, но обаятельная историческая хроника; квадрат коварства и любви, где четвёртой стороной – не человек, а целая страна, Матушка Россия.
Максим Иванов помещает «Екатерину» в вертикальный зал «Глобус», реплику шекспировского театра, насколько эффектную, настолько и непростую для обживания; зрители – на ярусах, по кругу, у двух третей вид на сцену – сверху. Для «Екатерины» это пространство оказалось идеальным: оно и камерное, позволяет общаться глаза в глаза (и Екатерина Аликина чудесно пользуется этой возможностью; кому-то перепадёт высочайшей ласки или шутки, ну а нарушители мобильного этикета пусть не пеняют на грозную импровизацию). Притом «Глобус» – уже в силу своей архитектурной вознесённости к небесам – имеет очевидное сходство с храмом, что очень подходит сказу с участием монаршей особы.
Тут и будуар, и святилище; и прямой человеческий диалог, и непреодолимая дистанция – всё, с чем играет «Екатерина».
Не боюсь лишний раз повторить слово «игра» – ключевое для спектакля. Она задаётся самим текстом, вынуждающим феерическую Матушку коверкать слова, изображая немецкое происхождение. И комически гневиться при первой встрече с румяным Сашенькой на неискоренимость казнокрадства в России: «Роман – большой карман. А? Каково? Егор – казну попер. Чиновник Игорёшка из казны будет хлебать поварёшкой». Последнее, про Игорёшку, уже не из пьесы Греминой; симпатичная актёрская отсебятина;
и часть очарования «Екатерины» – в этой артистической свободе, великой иллюзии того, что исполнители будто прямо сейчас создают спектакль.
В нём немало озорных подначиваний современности – вроде забавного касания не самой приятной темы вакцинации. Кстати, не с бухты-барахты, спровоцировано пьесой: «Матушка сама себе оспу привила. (...) Ежели всем привить оспу и чтоб всему народу начальная грамотность, то наступит просвещение и приблизится благоденствие». Сашенька, меж тем, чурается прививки как стопроцентный антиваксер.
Сила «Екатерины» – в неотличимости сиюминутного и вечного; шутки капустного толка оборачиваются строками большой истории; прошлое и странно, и смешно аукается в настоящем; течёт река времени, стоит Россия. Она здесь не столько в вечно актуальных диалогах – чаще язвительных, но и сентиментальных, и трагичных, и восторженных тоже. Не в одной карте-ковре, устилающей игровую арену. Она, скажу так, в общем рисунке; присутствует незримой громадиной; необъятным простором, в котором кроются и гибель, и слава.
Про Россию-то, понятно, ставит каждый второй; у Иванова получилось с замечательно свежим взглядом.
Без заискивания перед любыми традициями, без смирения перед пудовой, многовековой историей – но и без панковского бахвальства; элегантно вышло. И, при всех тёмных укромных затёмках отечественного зазеркалья, радостно.
