Сам Перегудов значится в афише «шеф-поваром», на «аппетайзеры», «основные блюда» и «десерт» поделены все действующие лица и исполнители. Что кроется за этой игривостью, слегка граничащей с вульгарностью?
Перегудов – режиссёр эффектных художественных решений: см. мхатовский «Месяц в деревне» с его небесными хлябями и душистым сеном или рамтовские «Сны моего отца», использующие поворотный круг сцены как карусель, с которой открываются занимательные виды. Для фривольной либертенской истории, разворачивающейся накануне Великой Французской революции, в Зелёном зале Старой сцены установлен многометровый стол. Весь – в яствах, словно сошедших с фламандских натюрмортов («фуд-арт и дресс-код» придуман художником Владимиром Арефьевым). Бутафорские морские ежи, лобстеры, устрицы и сыры соседствуют с «живыми» овощами, фруктами и ягодами; подле сочного окорока из папье-маше – подлинная мясная нарезка;
всё избыточно, спело, натуралистично; для таких зазывных, возбуждающих и зрительные, и вкусовые рецепторы образов еды в инстаграмном новоязе есть определение – фуд порно.
Непристойно порнографично выглядят и пускающая сок дынька, и бархатистый персик на страницах программки – и эта апелляция к плотским ассоциациям элегантно отвечает букве романа де Лакло, герои которого предаются утонченному распутству – вернее, эпистолярным рефлексиям о нём.
За сатирой и порицанием порока – апология свободы, созвучная бурному финалу XVIII века; в следующем столетии, в период реакции и Реставрации, сие не осталось незамеченным цензорами, приговорившими роман к уничтожению (конечно, ничего не вышло, рукописи не горят, а дух веет, где хочет). О свободе рефлексировал и Хайнер Мюллер, чья версия «Опасных связей» использована в «Машине Мюллер» Кирилла Серебренникова – но это сугубо для исторической справки;
спектакль Перегудова весьма целомудрен, откровенное бесстыдство – только в настольных излишествах.
Иначе – в этих ценящих галантность стенах – и быть не могло.
Сюжет книги большинству зрителей, вероятно, знаком по двум знаменитым киноэкранизациям – вышедшим почти одновременно «Опасным связям» (1988) Стивена Фрирза с Джоном Малковичем и Гленн Клоуз и «Вальмону» (1989) Милоша Формана с Колином Фертом и Аннет Беннинг в качестве «основных блюд».
В спектакле маркизу де Мертей и виконта де Вальмона, дуэт прожжённых соблазнителей, искушённых в любви и чистом искусстве, играют Полина Кутепова и Томас Моцкус.
В ту же категорию «основных» Перегудов включил благонравную госпожу де Турвель (Серафима Огарёва), мишень, избранную Вальмоном для очередного совращения. «Аппетайзерами» означена юная плоть – Сесиль де Воланж (Дарья Коныжева) и шевалье Дансени (Рифат Аляутдинов), невинная молодёжь, приобретающая телесный опыт в умелых объятиях порочных «стариков», ведущих многолетнюю сладострастную битву друг с другом и миром. «Десертом» выступают второплановые герои, мамаша де Воланж в клоунском исполнении той же Дарьи Коныжевой и чернокожая горничная Елизаветы Бурмаковой – она и предупреждает зрителей о необходимости выключить все средства связи, такие неуместные за этим столом, в тающем мерцании свечей, осторожно рассеивающих кромешную тьму пролога.
Мгновенно задумываешься о том, что мало (и не только в Москве) таких площадок, где можно легко играть при свечах, не усиливая голос микрофонами – но при этом именно играть, не имитируя реальность, облачаясь в костюмы и парики давно прошедших дней, не стесняясь пышной театральности. При желании в спектакле Перегудова можно заметить отсылки к современным дебатам о гендере, манипуляции, созависимости и т.д., и т.п. – но только, сдаётся мне, при очень большом желании. Сам стиль спектакля противится вчитыванию в инсценировку старого текста сегодняшних проблем;
здесь предаются живописному зрелищу, не посягая на актуальность,
и в нарочитости такой театральной старины есть свои слабые места. Грешным делом, задашь себе вопрос: зачем вообще понадобилось эта дорогая и некороткая, на три часа «дегустация с антрактом»? Вы красиво лакомитесь сливами, ветчиной и друг другом, а мы смотрим – для чего? голодный сытого не разумеет.
Самое захватывающее в «Опасных связях» – оборотничество персонажей, те равно изящные и шокирующие моменты, когда герои проявляют качества, полярные заданным изначально.
Жестокосердная де Мертей, охваченная холодным огнем амбиций, у Полины Кутеповой оборачивается искренней, смешливой, озорной кокеткой – последнее, чего можно ожидать от описанной Лакло дамы не сердца, но рассудка, нарциссичной гордячки, для которой и секс – не радость, а самоутверждение. Цинизм и коварство Вальмона Томус Моцкус сглаживает милой домашней недотепистостью – далеко от первоисточника, но парадоксально трогательно. Де Турвель Серафимы Огаревой – железная леди высокой морали, выхватывающая из рук Вальмона ранний утренний алкоголь, чтобы заменить его адским коктейлем из сельдерея и «маслица»; начинает как адепт триады «гимнастика, йога, трусца», заканчивает безумно влюблённой, причем вполне достоверно безумно влюблённой. Дарья Коныжева виртуозно жонглирует простодушной неиспорченностью и такой же простодушной, природной похотливостью. Дансени Рифата Аляутдинова меняет робость почти карикатурного подростка на сталь отталкивающе сурового мужа. Короче, прекрасные артисты – но зачем это всё? Вот зачем.
Спектакль Перегудова – посвящение святому месту, тому пространству, что сейчас называется Старой сценой «Мастерской», а когда-то было единственной, только-только обретенной сценой бездомного до самого начала нулевых театра. Месту, где родилась «Одна абсолютно счастливая деревня», где нежно читали начало романа «Война и мир» и безумствовали мечтатели «Египетских ночей». Наверняка двадцатилетний Перегудов ходил в этот театр – тихий дом; и теперь «Опасные связи», предпочитающие парить и шутить даже там, где поводов для этого немного, кажутся попыткой вернуть невесомый чистый воздух первых лет «Мастерской». Уточню – речь вовсе не о подражании Петру Фоменко; но о реконструкции настроения; о тайной игре с собственными воспоминаниями; и потому спектакль кажется «невыездным». Нет, никаких технических проблем с гастролями «Опасных связей»; это не канат над залом БДТ, из-за которого не покидают Петербург «Три толстяка» Могучего.
Но чехарда интриг за этим столом имеет ценность и смысл только в этом месте.
Где когда-то всё казалось особенным – включая буфет. А теперь что там, в этом буфете – десерты в пластиковых коробках. Пустяк, скажете; наследие «пандемии»; подумаешь – но аппетит пластик отбивает уверенно.
© Фотографии Сергея Петрова (1-4, 7-8) и Елены Юниной (5-6) предоставлены пресс-службой театра