Драма о человеке, сознательно расставшимся с собственным «я», оперирует масштабными библейскими аллюзиями, но умещается в очень камерном пространстве. Пока собственная сцена театра на Варшавском шоссе переживает многолетний ремонт, «Исход» идёт на Симоновской сцене театра имени Евг. Вахтангова.
Как его зовут, не знает никто: документов нет, сам говорит, что ничего не помнит и предлагает называть себя именем еврейского пророка Моисея (Дмитрий Уросов).
Живёт на казённых харчах в психоневрологическом диспансере, смахивающем на узилище для душевнобольных:
главврач (Александр Мокроусов) – тиран с почти садистскими методами; «молельная есть, а бога нету»; в голых окнах без штор, «если сильно постараться, можно увидеть дым мусоросжигательного завода». Лечится экспериментальной трудотерапией – расписывает стенки в детском саду, даже зарплату получает – потому что редкий случай амнезии, интересует молодого психолога Марину (Анна Котляр). Что за невероятная «амнезия» случилась с ним на самом деле, Моисей расскажет только Лёхе (Антон Шварц), товарищу по заключению в больничном «карцере», но Лёха заснёт и правды не услышит – в отличие от зрителей...
«Исходом» театр «Шалом» заявляет о новой репертуарной политике: пьеса, открытая прогрессивным фестивалем «Любимовка», сильные артисты, блистательная постановочная команда. Пётр Шерешевский – худрук Камерного театра Малыщицкого в Петербурге, часто работающий в далёких от столиц городах; ставит и классику, и современную драматургию, всегда – с завидной фантазией (здесь – о «Сучилища» в Серове, здесь – о южносахалинских «Экстремалах», здесь – о «Чайке» в родном СПб). Имя Шерешевского в «титрах» спектакля автоматически означает – must see; неожиданный взгляд – хоть на Чехова, хоть на Шварца (имею в виду любимое и обидно незамеченное «Обыкновенное чудо») – гарантирован. В конкурсе недавней «Золотой Маски» было два спектакля Шерешевского, блокбастер новосибирского «Красного Факела» «Тайм аут» и петербургская «Дания тюрьма», рассчитанная на 24 зрителя:
Шерешевский и его частый соавтор, художник Надежда Лопардина – гении обживания крошечных сценических площадок.
Та же Симоновская сцена, где сейчас играют «Исход» – зал, вмещающий едва ли больше ста человек; в разы меньше двух фешенебельных фойе; не сцена, а пятачок, лестничная клетка, которую Шерешевский и Лопардина превращают в сложноустроенную вселенную, пронизанную странными струнами (из которых артисты извлекают замысловатый саундтрек, придуманный Ванечкой – композитором и создателем «Оркестра приватного танца»; звучит в «Исходе» и любимый Шерешевским богемный инди-рок Мишель Гуревич – связь с «Экстремалами», другим современным городским эпосом). На пятачке умещается все упомянутые в пьесе локации – диспансерные палаты, коридоры и пыточный «кабинет социально-бытовой адаптации», детсад, где Моисей упражняется в живописи, университет, куда Марина приводит его как демонстрационного подопытного кроля.
Видеоэкран превращает в место действия кукольный домик,
позволяет – как в кино – работать с крупными планами и делает из внутреннего спиритуального путешествия Моисея полноценное кругосветное странствие – в финальном мини-мультфильме, идущем уже на аплодисментах (как в кино – песня на завершающих титрах). Пол засыпан белым – песком? солью? снегом? за каждой возможной сущностью – сонм ассоциаций, связанных с бегством, пустыней и поглощающей человека бесконечностью.
Расширение пространства в спектаклях Шерешевского – не только за счёт сценографии; он неожиданно перекладывает прозу на музыку, и драма оборачивается трагикомической оперой;
реализм брыкается, ломается и соглашается на отчаянный гротеск;
первое появление продвинутого доктора Марины – как старлетки в красном купальнике – самый сексапильный, но далеко не единственный пример залихватского остраннения банальных вещей.
И из самой банальной пьесы Шерешевский умеет извлечь неожиданные смыслы и настроения – чему пример новосибирский «Тайм аут»; за всеми сентиментально-обыденными, телесериального толка штампами текста Марины Крапивиной обнаружился гомерический, с пряной абсурдинкой мир. Открытая фестивалем «Любимовка» пьеса Полины Бородиной литературно изощрённее, но герои в ней не то, чтобы дико интересные; узнаваемы – и приблизительны; и глубина Моисея – больше декларация, чем данность. В сторону «Гнезда кукушки» – то есть, того нонконформистского культурного пласта, что использует «душевные болезни» для отражения ненормальности обывательской среды – не пойдёшь: нехватка колорита.
На ложный детектив – только намёк;
внешнего действия – чуть, тайна Моисея раскрывается не делами, а словами, долгим кульминационным монологом, за которым, в общем, скучная история – без чеховской нервической неоднозначности. С другой стороны, не Чеховым же единым.
