Мхатовские капельдинерши выдают зрителям первых рядов пледы, шутя про формат 5D: почти все четыре часа действия из-под колосников льёт дождь, и зал заполняет пьянящий аромат устилающего сцену сена. Это просто фантастика – чего не скажешь о спектакле в целом.
«Третий день с неба течет вода, очень много течет воды. Говорят, так должно быть здесь, говорят, это так всегда».
В прологе, ещё при опущенном занавесе, на авансцену по очереди выходят все тургеневские герои, чтобы скороговоркой разыграть фрагменты будущих диалогов. Зачем? Чтобы быстро представить персонажей, которых в «Месяце» под дюжину (в спектакле ненамного меньше, об этом дальше)? Однако такой приём, наоборот, запутывает – я пьесу знаю, люблю, видел уйму спектаклей по ней, но, признаться, начал теряться в калейдоскопе микроэтюдов. Предположил, что, возможно, Перегудов решил весь текст сделать компактным, уложиться – как, собственно, в оригинале – в неделю, однако нет, с антрактом спектакль длится четыре часа, даром, что Тургенев подвергся изменениям и сокращениям.
В итоге решенный в комиксовой стилистике пролог смотрится балластом, необходимым только чтобы ещё чуть потомить зрителя, уже, скорее всего, наслышанного о воде и траве и ждущего скорейшего открытия всей этой красоты взору.
У сценографии Владимира Арефьева, безусловно, главная роль;
есть мнение, что излишне доминирующая – мол, за пеленой дождя и тумана люди теряются. Теряются, да, но не визуальное решение тому виной. Оно, кстати, провоцирует критические замечания – как полноправный живой исполнитель: «игра» дождя могла быть и разнообразнее, и осмысленнее; если уж затеяли такой аттракцион, можно было тщательнее продумать водную хореографию, а то либо льёт как из ведра, либо смягчается на элегичную морось, но без внятно нюансированной связи с действием.
«Железные нервы, здоровые почки, гимнастика, йога, трусца. И так ежедневно до ручки, до точки, и так без конца до конца».
Нашим проводником в имение богатого помещика Ислаева, где разворачивается действие, становится доктор Шпигельский (Павел Ворожцов), румяный живчик, предлагающий выехавшим на свежий воздух горожанам нечто вроде оздоровительного курса. Господа и дамы, приступающие к упражнениям под открытым небом, одеты в брезентовые плащи:
в начале спектакля эпизоды между «днями» перемежаются паузами, похожими на эффектные антиутопические картины – растерянные люди в преддверии всемирного потопа, не иначе.
Впрочем, антиутопия остаётся намёком; не исключено, что эта трактовка – лишь моя фантазия, а вот зачем Перегудов взялся за «Месяц в деревне», я так и не понял.
Пьеса о желаниях, томлениях, призраке свободы и жажде любовной зависимости, о «ста пудах любви», любви, как водится, неразделённой:
осанистой помещицы Натальи Петровны, тяготящейся вечным отсутствием приземлённого хозяйственного мужа, и её юной воспитанницы Верочки – к двадцатилетнему студенту Беляеву, друга дома Ракитина – к Наталье Петровне, неуклюжего, немолодого и полуграмотного соседа Большинцова (Александр Семчев) – к Верочке, которую он, при корыстном содействии ушлого доктора, пытается сосватать; лирический фон дополняют отношения Шпигельского и компаньонки Ислаевых Лизаветы Богдановны (Анастасия Скорик). Слугу Матвея из версии МХТ вымарали, так что служанка Катя (Маруся Пестунова) осталась без пары и стала – согласно программке – крестьянкой; тоже вздыхает по Беляеву, иногда превращаясь в подобие русской ундины, омывающей тело молоком.
Исчезла из действующих лиц и мать Ислаева Анна Семеновна: их разговор о возможной неверности Натальи Петровны («Ты знаешь, на что я намекаю, друг мой. Твоя жена, Наташа... конечно, она прекрасная женщина — и поведение ее до сих пор было самое примерное... но она еще так молода, Аркаша! А молодость...») превращается в беседу Аркадия Сергеича с самим собой.
Забавный реверанс психоанализу,
хотя приобретший возрастной животик миляга Ислаев в исполнении белого клоуна Александра Усова не похож на завсегдатая психотерапевтических сеансов.
Я помню дебютную, 2009-го года работу Перегудова – «Под давлением 1-3» по пьесе Роланда Шиммельпфеннига на крошечной сцене под крышей РАМТа; техничный и лаконичный опыт. Потом, спустя чуть ли не десятилетие, увидел «Один день в Макондо» – грандиозную сценическую версию «Ста лет одиночества». Назначение её постановщика главным режиссёром РАМТа вызывало стопроцентное одобрение: он-то точно справится с большой сценой. Но вот «Ромео и Джульетта», докарантинная премьера Перегудова в РАМТе – спектакль, в чём-то очень похожий на «Месяц»: много талантливых (а гибель Меркуцио, решенная в жанре «смерть и чипсы», вообще выдающаяся), но разнородных, самоцельных деталей и тотальная нехватка оригинального высказывания. Любовь в «Месяце» напрямую декларирована словом «amour», многократно повторяющимся в ретро-футуристической песенке французов Rouge Rouge.
Играют же здесь не любовь или какое иное человеческое чувство, но некий абстрактный театр;
в прямом смысле, ломают печальную тургеневскую комедию – без определённой цели.
Натальи Петровны разные бывают:
навскидку вспоминаешь мечтательный аристократизм «снежной королевы» Александры Куликовой из спектакля Анатолия Праудина в БДТ и античный трагизм Кристины Тихоновой из спектакля Данила Чащина в Большом Тюменском драмтеатре, искрящееся опереточное лицедейство Анны Сырчиковой у Бориса Мильграма в пермском Театре-Театре и обжигающий исступленный эротизм Анастасии Светловой у Евгения Марчелли в Ярославской драме. (О спектакле учителя Перегудова, идеальном «Месяце в деревне», который Сергей Женовач ставил в «Мастерской Петра Фоменко», не упоминаю в силу его идеальности, о классической постановке Анатолия Эфроса в Театре на Малой Бронной не говорю потому, что видел, по объективным причинам, только в записи). В МХТ Наталью Петровну играет Наталья Рогожкина – на одной, в общем, ноте: она взвинчена, раздражена, тяготится смятением чувств – но это такая типично театральная, нежизнеподобная взвинченность, которой во втором действии все будто заражаются и переходят на унифицированную – громкую и форсированную – подачу текста.
И в этом ракурсе что настойчиво непоседливая Верочка (Надежда Калеганова), что карикатурно зажатый Михайла Ракитин (Эдуард Чекмазов) – герои-близнецы. Шпигельский с Большинцовым индивидуальнее и колоритнее, про Беляева (его играет очень хороший – если судить по «Чайке» – артист Кузьма Котрелёв) сказать толком и нечего – как и ему самому. Тургеневский обмен репликами Веры и Беляева «Что ж вы делаете в Москве? – Как что? Мы учимся, профессоров слушаем» исполняется так: после «Как что?» Беляев бормочет «это самое» и изображает круглосуточного тусовщика, «сокращающегося» в танце под набирающий громкость даунбит, потом – под запланированный смех в зале – возвращается к прописанному автором «учимся».
Молодой и глупый; все хотят;
но вместо потоков любви – потоки воды.
© Фотографии Александра Иванишина предоставлены пресс-службой театра