Оля и Серёжа в банке, магазине, электричке, на работе и дома – «также как все, как все, как все». театр post играет пьесу про них в Мемориальном доме-музее Ф.И. Шаляпина, за прозрачным занавесом, превращающим чёткую картинку в сфумато; повседневная история молодой городской пары становится энигмой.
Барская шуба с картины Кустодиева и оперная велеречивость – самые очевидные ассоциации с музейным пространством, где впервые ожили герои пьесы Пряжко – совсем не шаляпинские Оля и Серёжа (Аделина Любская и Иван Николаев). Даже программки – из другого, далёкого от музеев и великих имён мира: выходные данные спектакля наклеены на куски картона; вторсырьё, макулатура. Как и (для кого-то) негероические герои – в дешманских болоньевых куртках, «украшенных» георгиевскими ленточками, без определённого рода занятий – собирают чёрт знает для чего пустые банки и сдают тот же картон приёмщику-козлу; Оля, кажется, уборщица, Сергей ближе к финалу находит похожую работу – в ЖКХ, дворником;
одно развлечение – копеечные фейерверки, сработают или нет – хрен знает.
Серёжа ещё и в носу безвылазно ковыряет – болячка там, что ли? В первой сцене оба торчат в бесконечной очереди в сберкассу, смутно надеясь на неопределённое лучшее: «Может лучше постоять подождать, чем вообще без ничего остаться». Потом – в магаз и куда-то за город, обмениваясь фразами, в которых каждое (ну почти каждое) слово по отдельности понятно, а в целом – будто на инопланетном языке говорят.
Сюжет мерцает и ускользает блуждающим огоньком; коротко сверкает искрой фейерверка и растворяется в бесконечных сумерках; отсвечивает в невидимых Марине, Тане, Олеге и обладателе прозвища Душман...
Кто все эти люди? Что вообще происходит? Ничего? И ладно; в ясности нужды нет.
«Комитет» – апогей дуализма; гиперреалистический – как Оля, Серёжа, натуральный реквизит и видео, документирующее то, что сложно воспроизвести на сцене –
пригородные ж/д платформы без названия, автодороги с автобусами (за которыми тоже проглядывает история – кажется, зловещая, но, опять же, неясно); и похожий на сновидение, «размывающий» картинку экраном.
Мне с первых «кадров» вспомнилась песня Цоя: «Я знаю, что здесь пройдёт моя жизнь / жизнь в стёклах витрин / я растворяюсь в стёклах витрин / жизнь в стёклах витрин»; только тут не отражения, а туман, не я, а они.
Театр оборачивается кино;
бытовой саунд совмещается с гнетущими неоакадемическими экзерсисами композитора Дмитрия Власика и лирической советской эстрадой – первые аккорды Анны Герман звучат чуть ли не как Вагнер. К финалу драматическое действие растворяется в ностальгическом концерте, который сами герои будут слушать, выйдя из своего замкнутого пространства и примостившись у первого ряда. Ловя руками сквозняки – определённо, потусторонние.
В «Комитете» всё так буднично и таинственно одновременно;
это завораживает или раздражает – как раздражало моих соседей по ряду; их, выглядевших абсолютными антиподами героев, осколочные реплики Оли и Серёжи реально ранили.
Что ж, взять пример с Серёжи и «не поддержать разговор», можно в любой момент – соседи так и поступили, сбежав на середине. Можно к просмотру заранее подготовиться – посмотреть на youtube запись читки «Комитета» самим Волкостреловым и Инной Сухорецкой на «Любимовке-2019» или прочесть пьесу. Авторских ремарок в ней больше, чем диалогов, избранные Волкострелов спроецирует на экран, но кажется лишь для того, чтобы запутать ещё сильнее. Герои едут в электричке под титр «Мир скользит в сторону обратную ходу движения машины»; хоть на секунду, а задумаешься, откуда вдруг машина.
Не думаю, впрочем, что в предварительной подготовке есть смысл; и я-то как раз за восприятие с чистого листа, не отягощённое ожиданиями; сам до просмотра ничего – ни Пряжко, ни чужих рецензий – не читал. Был и счастлив, и озадачен; нашёл свой ключ к спектаклю в сцене в магазине:
Сергей, отчаявшись найти ценник на бананы, спонтанно принимает статуарную позу – вскидывая руку с гроздью вверх, как рабочий с молотом или маленький солдат, бросающийся в пекло неизвестной битвы – и вопрошает громко, тревожно и торжественно: «Скажите цену!»
Эхо невозможного героизма; мимолётное, равно комичное и прекрасное проявление божественной сущности, играющей со своими современными носителями в прятки; одна из квантовых проекций электрона, равнозначного вселенной.
Опять же, в тему цитата из Цоя: «Ты мог быть героем, но не было повода быть. Ты мог бы предать, но некого было предать... Подросток, прочитавший вагон романтических книг, ты мог умереть, если б знал, за что умирать». Оля и Серёжа на читающих не похожи; что слушают – неизвестно; вряд ли тот ретро-поп, что венчает спектакль. У Пряжко/Волкострелова старые песни (Герман, Магомаев, Ведищева) звучат о главном;
эстрадная эзотерика – цену не определить;
как жизнь, бесценна.
