Среди первых фильмов МКФ в Локарно есть и выдающиеся, и разочаровывающие. Но скучать точно не приходится.
Юбилейные фестивали обычно придумывают что-нибудь этакое – вроде альманаха Venezia 70: Future Reloaded, для которого по минифильму сделали 70 больших режиссеров. 70-й Локарно придумал отличную идею – проект #MovieOfMyLife, серию одноминутных зарисовок, в которой одни режиссеры признаются в любви к фильмам других. Исполнение, правда, подкачало: угадать, кто именно говорит о главном фильме своей жизни, не всегда возможно, а поясняющий титр возникает через раз на третий. Вот, скажем, Луис Патиньо рассказывает, как на него повлияли фильмы-пейзажи Питера Хаттона – я угадал авторство этого эскиза, только потому, что Патиньо – мой персональный кумир, и кадры из его «Горы в тени» опознал мгновенно. Но сейчас я не про неряшливость в воплощении крутого проекта, а про выбор Патиньо, который в серии #MovieOfMyLife стоит особняком: Патиньо пока единственный назвал режиссера-экспериментатора. Все остальные участники первого дня (минифильмики крутят в начале каждого сеанса) вспоминают фильмы, рассказывающие истории – от «Токийской истории» до «Форреста Гампа», от «Битвы за Алжир» до «Доктора Дулиттла».
В свете всего этого великолепия лишний раз задумываешься о том, что придумать сегодня оригинальную историю – почти невыполнимая миссия. Нет, находятся, конечно, уникумы, способные и на невозможное. Но в большинстве каждый сюжет кажется уже виденным. И ценность ему придает только авторский взгляд, личная нота. Ну и эмоциональное отношение к объективной реальности – как в анекдотах про пессимистов и оптимистов, окрашенное или в черные, или белые тона.
Событием Локарно стали открывшие основной конкурс «Зимние братья» (Vinterbrødre), дебют режиссера Хлынура Пальмасона, копродукция Дании и Исландии (кстати, уже скоро в каскаде наших осенних фестивалей – девятая «Датская волна», в одном из фильмов которой, «И наступит день», играет «патентованный садист» Ларс Миккельсен, у которого есть колоритная роль и в «Зимних братьях»). Эта местами черная полукомедия-полутрагедия внешне отличается двойной белизной: снега с морозным зимним воздухом и известняка, на шахте по добыче которого работают герои – братья Йонас и Эмиль. Младший, Эмиль, интроверт и самогонщик, изрядно чудаковат; страшно ревнует старшего к веселой рабочей девчонке; однажды, после смертельного отравления одного из шахтеров (по слухам, тем самым пойлом домашнего изготовления – то ли из хлеба, то ли из украденных химикатов), превращается в парию среди коллег. Казалось бы, казалось бы, сколько таких фильмов о странных одиночках и диковатых родственных узах произвело на свет скандинавское кино, одержимое гротеском и семьей. Однако «Зимние братья» берут не только горько-трогательной интонацией («Ты иногда становишься тёмным и агрессивным. Потому что не любишь людей», – говорит Йонас. – «Но я же сам человек. А нет такого человека, который не любил бы себя», – отвечает Эмиль).
Это именно, что кино – властные, неожиданные, полные плотской животной силы и грубой пролетарской энергии кадры, снятые на 16-миллиметровую пленку.
Свежесть взгляда здесь – и в переносном смысле (такой органичный микс контрастов – смефуёчков и слёз – редко встретишь), и в прямом: очень сильный белый белый фильм.
Фильмом открытия и всего 70-го фестиваля, и секции «Пьяцца Гранде» стала еще одна история о семье и безумии – «Завтра и во все другие дни» (Demain et tous les autres jours).
Самый камерный и самый психопатологический из всех фильмов открытия за последние 8 лет.
Предыдущая режиссерская работа популярной французской комедиантки Ноэми Львовски «Двойная жизнь Камиллы» тоже была показана в восьмитысячном open air-зале Локарно, на центральной площади Пьяцца Гранде; но то была чистая комедия, с фантастическим витком времени и элементами почти голливудской дидактики. Новый фильм – драма, и никаких назиданий не дает. Реалистичная сказка о сумасшедшей матери (ее сыграла сама Ноэми) и ее 10-летней дочурке, говорящей по душам только с ручной совой (и изредка – с оставившим этот женский дурдом отцом, героем Матье Амальрика), – вне морали и этики; собственно, и подкупает фильм не оригинальностью героинь (ой, много таких перебывало на экране), а неожиданным персональным исступлением актрисы и режиссера Львовски. Она даже переходит на обычно не свойственный себе высокий штиль – визуальным комментарием к женскому безумию используется прерафаэлитская Офелия, а в саундтреке возникает Филип Гласс (ну а что, раз Звягинцеву можно, значит, и Львовски за это не осудим).
Прямой рифмой к гала-премьере Львовски оказалась грузинская драматическая фантасмагория «Страшная мать» (Sashishi deda; Scary Mother) Аны Урушадзе, фильм, которым начался конкурс дебютов «Режиссеры настоящего». Его героиня – вроде бы, вполне благополучная домохозяйка, жена и мать троих детей – выплескивает страх и отвращение к долгой счастливой жизни в вычурном романе.
Домашние в шоке – и вынуждают Манану, отождествляющую себя с героиней филиппинской мифологии, летающей женщиной-вампиром, сжечь единственную распечатку рукописи.
Но рукописи, как известно, не горят – и боготворящий Манану сосед, держатель маленького магазина канцелярских принадлежностей, успевает сделать ксерокопию текста – что никак не приближает счастливый финал: потенциальные издатели тоже возмущены «больной порнографией», сочинённой этой странной женщиной, вместо записных книжек использующей кожу своих рук. Для семьи и мира Манана – грязная; Урушадзе делает эту метафору буквальной, безусловно выступая на стороне «нечистой» (да, маленькую Матильду из фильма Львовски в школе дразнят ведьмой).
Неровный фильм часто грешит ненужным многословием (особенно не повезло герою Автандила Махарадзе – почтенный грузинский артист, звезда эпохального «Покаяния», играет отца Мананы), но слова забудутся, а истовость Медеи, с которой играет Ната Мурванидзе, и сложный пластический рисунок фильма – нет. Несовершенные фильмы в Локарно бывают, неинтересные – нет.