Эпоха, когда стихи в СССР были также популярны, как рок-н-ролл в Америке, – эпоха оттепели, освоения космоса, Карибского кризиса и Екатерины Фурцевой, пережившей на посту министра культуры генсека Хрущёва. В лаконичном и ритмичном спектакле Сергея Карабаня настоящее встречается с прошлым, а глобальные политические катаклизмы – с поэтическим слэмом наших (пра)дедушек .
Название – код, за каждой буквой – фамилии четырех советских поэтов: Вознесенский, Евтушенко, Рождественский, Ахмадулина;
иконостас советской интеллигенции, властители дум – как Цой, БГ, «Наутилусы» и, положим, Настя Полева четверть века спустя; да, может, ещё и повластительнее.
Но не только поэты стали героями маленького, да удаленького спектакля Мастерской Брусникина и Центра Вознесенского: люди, которым поэзия во все века костью в горле, – тоже на сцене (и говорят, благодаря драматургам Андрею Родионову и Екатерине Троепольской, стихами). Высокий романтический лад задаёт звучащая в прологе песня – «Заправлены в планшеты космические карты» (в финале она тоже прозвучит, правда, в совершенно другом исполнении), но спектакль спрыгнет с котурнов, не успев на них встать – с появлением первой героини, Екатерины Алексеевны Фурцевой (Алина Насибуллина по очереди с Екатериной Троепольской). Одиозная товарищ министерша будет с задором комсомолки хвастать «своими» достижениями – Московским кинофестивалем и концертом Ива Монтана, цирком на проспекте Вернадского, книжным магазином «Москва», театром на Таганке... «Также я была инициатором травли Пастернака, Ростроповича и других диссидентов. А теперь под звон ваших аплодисментов мы начнем нашу программу: слева – Вознесенский, справа – Хрущёв, сейчас они померяются силой своих слов».
Поэтический слэм генсека и поэта основан на подлинных цитатах, творчески переработанных драматургами; тут, в общем, без сюрпризов. Хрущёв (Даниил Газизуллин), скорее, растерянно, чем агрессивно бичует джаз («какофония, а не искусство») и абстрактную живопись («вместо лимона полоска желтая – такое нарисует ребенок, товарищи»), приравнивая художников к Берии и Ежову – лазутчики, мол, шпионы. Ехидно замечает: «Сталин умер, значит, всё можно, а при Сталине вы все вели себя осторожно». Вознесенский (Андрей Гордин) мягко обороняется – не без интеллигентского позерства («Эта трибуна очень высокая для меня; я, как и мой любимый поэт, мой учитель Владимир Маяковский, не член Коммунистической партии»).
Настраиваешься на этакий театр истории в современном ироническом ракурсе (и стильной инфантильной декорации Вани Боуден – с неваляшками, лесом из борщевика и блестящей советской мишурой).
Однако, нет, коллажная «В.Е.Р.А.» оказывается раскованней по форме, хотя ещё одна реконструкция исторических событий – прений в ООН в связи с размещением Советами ядерных ракет на Кубе – состоится в финальной части спектакля.
Следующий за столкновением Никиты Сергеевича и Андрея Андреевича эпизод – тройная поэтическая дуэль между Евгением Евтушенко (Никита Ковтунов по очереди с Александром Золотовицким), написавшим стихотворение «Давайте, мальчики», ретроградом Николаем Грибачёвым (Михаил Плутахин), ответившим стихотворением «Нет, мальчики», и Робертом Рождественским (Родион Долгирев), моментально отреагировавшим на выпад Грибачёва стихотворением «Да, мальчики»;
лирическим посткриптумом к этому батлу станут «Пятнадцать мальчиков» Белы Ахмадулиной (Марина Калецкая).
Сольное выступление Фурцевой – в жанре театра абсурда:
«Говорят, что депутаты всё только запрещают. Но это ложное представление. Ведь что такое запрет? Запрет – как раз то, где человек свободен. Тебе говорят: вот это нельзя, зато всё остальное – можно!»
Посвящение Вознесенского Белке, «божественному корешу». Уже упомянутое совещание в ООН. «Мама и нейтронная бомба» Евгения Евтушенко. Да, ещё встреча жителей района с депутатом, ответственным за «реновацию»; неожиданный скачок в совсем другое время?
Но все перемещения во времени и прыжки от великого до смешного и бытового (вроде обустройства двора, обсуждаемого маленькими мещанами новой России с тиранообразным чиновничком) подчинены общей, достаточно внятно сформулированной идее:
о том, что люди делятся на две категории. Одни пишут стихи, другие – нет. «Мы – не те, которые танцуют под музыку негров, – чеканит Хрущ. – Мы – те, которые разгромили венгров». Одни – танцуют, другие – нет. Когда-то было по другому?
В Центре Вознесенского «В.Е.Р.А.» словно продолжает инсталляцию «Им 20 лет» – игровое (и игривое) посвящение фильму Марлена Хуциева «Застава Ильича» в частности и всей эпохе в целом.
«В.Е.Р.А.» – как еще один пункт в затеянном Центром путешествии во времени;
а предисловием к спектаклю становятся стихи, которые в залах Центра, пока собираются зрители, читают молодые поэты из мастерской Андрея Родионова – ещё один воздушный, невидимый, но осязаемый мост, связывающий бабушек и дедушек с современными парнями и девушками.
PS Кто привёл современную поэзию в современный театр? Рискну навскидку назвать два имени, двух режиссеров, чьи векторы сегодня разошлись в противоположные стороны:
Кирилл Серебренников и Эдуард Бояков. Им мы обязаны новым поэтическим театром; без подготовленной их работами почвы вряд ли бы родилась «В.Е.Р.А.».
Кстати, стихи Андрея Родионова я впервые услышал на «100 минутах поэзии» в Политехническом, вечере-посвящении, придуманном Серебренниковым в 2006-м. А лично познакомился с Родионовым три года спустя на пермском фестивале «Текстура», придуманном Бояковым.
PPS На входе в Центр предлагается подписать петицию в защиту борщевика Сосновского – отвратительного, на самом деле, растения, опасного и токсичного сорняка, который в послевоенные годы (и позднее, уже не при Сталине, а при Хрущёве) активно выращивали как источник силоса для корма скота. Если подписал, после спектакля оказываешься в тайной комнате, где лежит смахивающий на Ленина из сокуровского «Тельца» умирающий коммунистический лидер в окружении дачных даров – огурчиков, крыжовника, смородины.
Рационального вербального объяснения такому послесловию нет, но дух времени – вечно возвращающегося, неистребимого советского времени – здесь можно даже на вкус попробовать. Похрустеть.