Оба фильма, и российский, и болгаро-канадский – не столько о ликах любви (хотя куда без неё), сколько о метаморфозах коммунистических миражей в пасмурном настоящем и чудовищном (но очень живописном) будущем.
«Первая любовь» – издевательское, с вызовом название;
на Тургенева тут – ни намёка;
хотя во многом как раз о первой любви был дебют Проскуриной «Детская площадка»; да и почти все её фильмы – за исключением разве что гомерического сказа «Перемирие» и хроники одного чиновничьего дня «Воскресенье» – в той или иной степени о любви; но с изломом, с помехами. Потому что все фильмы Проскуриной – о среде, почве и социуме, о родине, в которую бесстрашно, не отводя взгляда всматривается режиссёр.
А в рифму к вызывающему названию «Первая любовь» и название продакшн-компании – «Возрождение России»; такое, двусмысленное, возможны полярные расшифровки.
Но сам фильм заставляет гордиться отечественным авторским кино без всяких оговорок;
силён во всём, включая такие относительно объективные критерии, как актёрский ансамбль, операторская работа и звуковое решение.
Начало – крупный план на широком, залитом красным неоновым светом, как у Гаспара Ноэ, экране: девушка с сигаретой, похожа разом и на героиню тревожного ленинградского фильма 1980-90-х, и на искательницу аниме-приключений. Девушка вышла покурить из машины, за рулём которой – женщина средних лет. Рядом паркуется полицейский бобик; один мент, не стесняясь свидетельниц, расстёгивает ширинку – отлить, другой подходит к водительскому окошку – с нехорошим смешком: «Нарушаем?» Встреча с патрулём закончится мирно, без последствий;
но настроение – задано: ночное – пусть большинство дальнейших событий случатся средь бела дня;
зловещее, загадочное – на зависть триллерам и хоррорам, элементы которых Проскурина использует – но, опять же, как лирическое название – играя и провоцируя, не давая развернуться жёстким жанрам. Потому что жизнь жёстче.
Что за отношения связывают двух попутчиц – сразу не разберёшь; молодая обращается к той, которая постарше, на вы, по имени отчеству – Анна Иванна, Анна Лене тыкает; едут женщины – тоже неожиданно – на рыбалку; в будни, как слышно из диалогов (отменно написанных драматургом Екатериной Тирдатовой), делят один кабинет. Всё быстро разъяснится: Лена (дебютантка Лиза Кугай) – медсестра, Анна (Марина Брусникина) – врач-терапевт; всего лишь коллеги, разве что немного – подруги. Пункт назначения – старый профилакторий, где Анна бывала ещё с отцом, в советские годы, когда в этот озёрно-лесной рай было не попасть. Сейчас – малолюдно;
избежавший евроремонта дом похож на идеальную локацию ужастика – ветх и странен;
и вместо старого лодочника – новый, молодой, но будто из потусторонней тьмы, и имя носит героико-анекдотическое – Василий Иваныч (Алексей Вертков). И ритуалы, оставшиеся в наследство от совка, жутки: администратор (Марина Клещёва) заводит с отдыхающими игру в прятки, актуализируя «месяц» в считалке: «Вышел немец из тумана, вынул ножик из кармана».
А кто таков Георгий (Игорь Верник), инфернальный джокер-бизнесмен, отчего-то навечно поселившийся в этом советском оазисе с трупным оттенком? И правда ли убил он свою жену (Александра Ребенок) или Анне с Леной на неудачной рыбалке привиделось? И что за влечение не даёт им убраться подальше от греха и будто подведённых траурной каймой георгиевских глаз обратно, в город?
Проскурина избегает и метафор, и прямых ответов; но само место действия – плоть от плоти страны, опасной для умов, желающих её понять – говорит за всех, и за героев, и за сюжетные изгибы.
«А с места на место можно перепрятываться? – Нет, а то водящий так никогда вас и не найдёт. Так и будете бегать. Спрятался – сиди».
«Фи 1,618» (Ф 1.618; Phi 1.618) – игровой дебют знаменитого анимационного художника Теодора Ушева; копродукция Болгарии и Канады – на болгарском, преимущественно, языке:
в финале по-русски звучит цитата из чеховских «Трёх сестёр».
В фи-фильме вообще много литературы – но в хорошем смысле: кино она не помеха.
В будущем, где правят титанизм, био-оптимизм и диктатор-узурпатор, главного героя нарекают Криптоном, наделяют бессмертием и вынуждают каллиграфически переписывать все книги мира рукой, заключённой в скобу «золотого сечения» (в таких же пропорциях Министерством красоты создаёт женский искусственный организм – отсюда название фильма, дублирующее «божественное» число Фибоначчи). Оценит ли кто-то труд бедолаги-переписчика, непонятно: литературный фонд, предназначенный для водружения на космический корабль «Волчок», опору новой генно-модифицированной расы господ, пишется невидимыми чернилами. Зато соратницей Криптона по выходу из всех лабиринтов-тупиков – и бункера, и надземных постапокалиптических пейзажей – становится ожившая книга: та, которую переписывать было запрещено и требовалось сжечь до прочтения.
У Ушева жанр внятен:
смачная антиутопия; духовная сестра «Безумного Макса» и «Кин-дза-дзы»; и пародийная, и фирменно, по-болгарски, наивно философичная;
такая могла быть рождена только на руинах коммунистических монументов и обрывках литературной классики. Канувшие в Лету попытки построения утопии – реальные, о которых напоминают возникающие уже на титрах рабоче-крестьянские фрески-мозаики – обращаются в фи, в свою разнузданную противоположность, в постапокалиптический карнавал тиранов и бомбистов.
Да, какие-никакие борцы водятся и в этой географии, где за пересечение границ пошлину берут человеческими головами (копчёные – как американский паспорт, везде проложат дорогу).
Пусть последнего диссидента Кабаносова давно придушили специальными часами-убийцами, но не истребить волю народа к свободе.
Над чем Ушев не то, чтобы стебётся; чему он, скорее, скептически мудро улыбается.
PS А конкурсы правильных фестивалей точно делаются на небесах: отборочная комиссия ММКФ точно ничего такого не закладывала, не до постановки концептуальных задач было. А связи-то между фильмами всё равно возникли; и дико непохожие Проскурина, Ушев и герои предыдущего фестивального очерка Ненад Павлович и Корнел Георгица перекликаются друг с другом и общим восточноевропецским прошлым.